Возвращение мастера и Маргариты

Тут же явился двухметрового роста овал из мутного стекла, оправленного черным деревом и удобно расположился против дивана, подобно телевизору в обычном жилище.

– Теперь совсем хорошо, - опустившись на диван, Роланд обложился версачевскими подушками.
– Что там на кухне?

– Жарится, - отозвался Амарелло, разбивающий у камина ребром ладони толстые сосновые чурки.
– У меня только две руки.

– Тогда приступим к делу. Кажется, Батон подготовил доклад о внутреннем положении страны. Я готов выслушать.

В комнате зазвучала увертюра к опере "Риголетто". Под ее горестные всхлипы, переваливаясь подобно оперному горбуну, появился уже известный отдельным москвичам юноша с комплекцией музыкального вундеркинда - его цветущая полнота как бы стекала от узких плечей к пышным бедрам и ляжкам. Юноша поставил канделябры с алыми свечами, которые зажглись сами по себе, и водрузил на сандаловый столик потрепанный чемодан устаревшего фасона. Из чемодана посыпались на ковер разномастные фотографии. В основном пожелтевшие, черно-белые, с изломанными уголками и следами от клея.

– Можно начинать, экселенц? Спасибо. Извольте ознакомиться с фотодокументами. Здесь родственнички и друзья покойного. Я имею в виду последнего хозяина этих владений Евстарха Полиектовича Сучары, прямым наследником которого по всем имеющимся документам вы, экселенц, являетесь, - доложил расторопный "вундеркинд".

– Имя, кличка?
– осведомился Роланд, окинув быстрым взглядом хмурую личность, отображенную в фас и в профиль на бланке с тюремными пометками.

– Фамилия. Дали в узилище, где и родился. Доносил, стучал, фискалил Евстарх. Так что фамилию свою оправдал. Но это уже в советском учреждении, служащим коего являлся. А занимали они с супругой угловую комнатку в первом этаже. Сырая комнатенка, гнилая. И, представьте, экселенц, жуткая судьба! Сучара - побочный сын печально известного всем нам Михаила Александровича Берлиоза, председателя правления МАССОЛИТа. К тому же - предок триллериста Глыбанина, оказавший большое влияние на его творчество.

– Берлиоз - тот самый литератор, что потерял голову прекрасным майским вечером на Патриарших прудах почти семьдесят лет назад. А Глыбанин, автор Ссученианы, лишился всего лишь квартиры в нынешем январе. Находится под следствием за перевоз наркотиков,- пояснил Шарль, тоже взявшийся разбирать какие-то бумаги и журналы.

– Что творится с Амарелло? Когда я был в кухне, там уже жарился целый барашек. А стол до сих пор пуст. Если бы мы так воевали!
– вздохнул Шарль.
– С позволения Батона я проиллюстрирую его доклад анализом прессы. Здесь много интересного. Как раз к столу: "Кочегара бросили в топку", "Утопила дочку в ведре", "Бабушку выбросили на помойку". Или, вот еще нечто совершенно кулинарное: "Нашинковали коллегу", "Малыш сварился в кипятке", "Трупы поджарились в мангале". О происшествиях этих регулярно сообщает россиянам замечательная газета "Московский комсомолец". Очаровательные на мой взгляд истории.

Батон подхватил листы:

– Ну зачем ехидничать? Не все так плохо. Вот, к примеру, статья: "Утонул, спасая кота". Благороднейшая, героическая тема.

– По-моему, на этот раз здесь разгуляться не придется. Граждане справились без нашей помощи, - Шарль, отбросив пенсне, углубился в газеты.
– Какая изобретательность, свобода мысли! Групповое изнасилование старушки!
– Он достал из нагрудного кармана спадавший фалдами шелковый платок и шумно высморкался.

Словно по команде этого звука в комнате в сопровождении дыма и чада зажаренного на огне мяса появился Амарелло. Он явно не относился к любителям обновок, а потому донашивал известный по участию в шоу "Сад страсти" костюм.

– Запарился я совсем, - "американец" водрузил в центр стола царское блюдо, на котором возвышалась гора поджаренного мяса и с чувством удовлетворения от проделанной работы цыкнул зубом. Тяжелый овальный стол, покрытый темной церковной парчой, сервировался сам по себе, с участием запыленных бутылок старого вина, золотой посуды, наполненной исключительно горькой и вредной снедью: полынными травами, кривыми узкими темно-зелеными перцами, от которых захватывает дух у лихих кавказских джигитов, темным соусом, похожим на деготь или мазь Вишневского. Все вместе, однако, выглядело и пахло так, что, вероятно, у людей в цековской башне началось необъяснимое спонтанное слюноотделение.

– Теперь можно и отобедать, - передернув плечами Роланд сменил халат на скромное черное облачение модели "Мхатма Ганди" и возглавил застолье. Если бы постороннему наблюдателю удалось увидеть метаморфозы, происходящие с внешностью господина, назвавшегося москвичам Деймоносом Мефистовичем, то он наверняка растерялся бы. Смена возрастных состояний проходила по ней волнами, подобно тому, как меняется мимика актера, читающего сцены из "Мертвых душ". И отражали эти внешние метаморфозы перемены настроения. Шарль и Батон буквально под руки приволокли в особняк немощного старика, бранящего подагру, московскую зиму и бесконечные переезды. Потом, отогревшись у камина, Роланд помолодел на полвека и обрел сдержанную зрелость к обеду, порадовав подчиненных. Именно сорокалетнее состояние было для него наиболее продуктивным.

– Есть тост, - объявил Батон, простецки шмыгнув вздернутым, усыпанным веснушками носом.
– За новоселье. И в сущности, - за возвращение!

Выпили густое, почти черное вино, сумрачно просвечивающее гранатом.

– Рад снова работать с вами, друзья. Благодарю за поддержку, - низко и сдержанно пророкотал Роланд.

– По первому свисту!
– уточнил Амарелло, ловко орудуя клыком над очисткой от мяса бараньего ребрышка.

– Начну с замечаний, - продолжил Роланд вполне лояльным тоном. Приятно, что большинство из вас постаралось соответствовать ситуации. Но, увы, костюмы подобраны не достаточно удачно. Амарелло излишне консервативен в одежде, а Шарль и Батон сильно смахивают на цирковых клоунов.

– Ну, нет!
– деланно обиделся Шарль, именно к этому эффекту стремившийся.
– Я был представлен в высоких кругах. Впечатление произвел приятное и значительное. И потом... мне в конце концов нравятся эти костюмы.
– Он поправил бант на груди.
– Коллекция Гальяно. Здесь все так ходят.

– Допустим. Я не придираюсь к пустякам, тем более в стране, помешанной на терпимости и плюрализме. Кепка Ленина или шапка Мономаха на голове - это ныне заботит лишь юмористов. Что понятно: людям живется непросто. Им не до тонкостей. Но мне кажется, что в компании четырех джентльменов вполне могут оказаться два брюнета, но два рыжих коротышки с кривыми ногами, - извините, друзья, перебор.

Батон и Амарелло переглянулись.

– Я специально изменил масть. Рыжий подросток это так демократично. К тому же у меня нет клыка...
– протараторил он, поглядывая на шефа. Роланд смотрел строго, и Батон живо согласился.

– Незамедлительно внесу коррективы в эту симпатичную внешность, - он надул щеки, и вначале они, а затем и все лицо покрылось рыжей легкой шерстью. Шерсть уплотнялась, образуя круглые баки, сквозь нее прорезались и вымахали чуть ни в полуметровую длину белые надбровья и усы. На кошачьей мордочке сверкнули круглые оранжевые глаза. За столом восседал огромный курносый кот средней пушистости и сдержанно-палевой масти.

– Благодарю. Это лучше. Я имею в виду желание Батона работать в связке с менее инициативным коллегой... Ладно, друзья. Уверен, что в конкретной ситуации вы проявите максимум изобретательности и сдержанности. Не забудьте об оставленных здесь в прошлый визит пожарах. И вообще - предыдущая вылазка вызвала много шума.

– Экселенц, позвольте заметить, - наши шутки были невиннейшими, почти младенческими забавами. Ну посудите сами - на балу, а не на улице, не в подъезде, не в госучреждении, в конце концов, был застрелен один лишь барон Майгель. Заслуженное наказание постигло стукача и доносчика. Берлиоза же под трамвай, как вы помните, никто не толкал. Мы даже своевременно предостерегали его, - заметил Шарль.
– А с администрацией варьете, с домоуправом, буфетчиком и прочей мелкокрылой сволочью обращение были скорее ласкающими. Возможно, слегка фривольными. Но педагогически верным. Ох, скажите, что за драма - дамы по улицам бегают в подштанниках! Ох, деньги, обращаются в бумагу!
– Шарль грациозно всплеснул руками, взаимствовав этот жест, по всей видимости, у Вертинского.