Возвращение Панды

Вислоухову тоже передалось тревожное напряжение этой ночи, но он всё ещё храбрился. Где-то в глубине души засосало, закружилась голова, под кадык подкрались тошнота и слабость. Вот так мы чувствуем трагедию и судорожно перебираем в уме всевозможные её причины и последствия. Сколько раз в нашей жизни в последний момент мы отступали, уходили от опасности, но именно по пути домой что-то и случалось. Однако было и другое. В схватке с трудностями победа оставалась за нами, но такой ценой, что приходилось задумываться, а нужна ли была она?

Полковник вспомнил, как в молодости впервые ему пришлось выколачивать признание из упрямого ПТУшника, который дерзил на допросе и не хотел сознаваться в краже водки из поселкового магазина. «Западло», мол, товарищей выдавать, а начальство торопило с закрытием этого дела и наблюдало: мент или не мент Вислоухов. Обломает ли новый сотрудник этого сопляка или грош ему цена — окажется слюнтяем?.. Как он боялся тогда оплошать и опозориться, что никто из офицеров милиции не поздоровается больше с ним за руку, не выпьет с ним вина на досуге или хуже того, в свиту праведников «от юстиции» зачислят его сотрудники… Это позор!.. Но с чего начать и как ударить наглого парня? Ничего не писали об этом в учебниках по сыску. А работа ждала…

Он поймал себя тогда на мысли о том, что в школе его учили любить животных. А в подвале пацаны распинали за лапы крыс и мучили, подвешивая их под потолок на место лампочки: выкалывали им спицами глаза, протыкали уши, обливали бензином и жгли факелами плоть.

— Делай с нами, делай как мы, делай лучше нас! Или жрать тебя заставим вонючую землю и будем мучить до смерти, как крысу!..

Он зауважал коллектив и поверил в его могучую силу. Жёг и мучил, и чувствовал интуитивно, что на костях построена цивилизация, что топор палача всегда востребован для утверждения иерархии. Что это надёжный кусок хлеба.

— Да отсохнут у вас руки, — возмущались немногие.

Но над ними глумились, их гнали, свистели им в след. Их бойкотировали… На языке у праведников рос типун, а руки у палачей крепли и не отсыхали.

Первый удар подростку он нанёс сзади, потом второй и третий, вошёл в раж, а при написании протокола допроса неожиданно растерялся, долго вспоминая: «А в чём собственно сознался юнец?» Вот тут и пришли на помощь ему друзья по милицейскому цеху, посочувствовали, запереживали, довели до конца его первое дело. Вислоухов стал полноправным членом команды и не разу в жизни не усомнился в неправильности своих действий. А бил он добросовестно, технично, и боли в запястье не знал…

Всё это вспомнилось почему-то ему в этот кровавый вечер. Какое ещё новое испытание приготовила судьба? Какие муки совести он ещё не преодолел на пути к успеху? Кошки? Он только что уничтожил всех кошек города… Собаки? Да разве без него не ели собак?.. Но, терзаемый памятью, оступился полковник и сошёл с запорошенного пути в сторону, и по пояс провалился в сугроб. А когда выкарабкивался обратно на твердь, опираясь на упавшее рядом ружьё, нажал милиционер курки. Непроизвольно… Заложило уши, и пальцы рук вдруг повело судорогой. Острая головная боль, как током пронзила всё его могучее тело от висков и до ногтей. Парализованный полковник замер истуканом между труб теплотрассы и сухими от ужаса губами прошептал своему корешу:

— Посмотри, что там с ней?..

Собака надрывалась от ярости. Она была жива и рвала на Копчёном дублёнку.

— Дай ружьё, полковник! — матершинил он. — Эта зараза задушит меня!

Вислоухов вышел из оцепенения и поковылял на крик, размахивая прикладом. И только тогда, хромая, и одинокая сука кинулась в сугробы и ушла в темноту звать на помощь. В эту ночь её звонкий лай был слышен всему городу. Она рассказывала миру о произошедшем так, как оно было на самом деле. Она не соглашалась с устройством этого мира… Самые смелые средства массовой информации исказили её голос, не дали впоследствии истинной картины произошедшего, тасовали факты так, как этого хотели их учредители. И написали неправду… Не приняли и на суде её свидетельские показания, обреченная на вымирание и душевнобольная, собака была для суда лицом недееспособным… Но не ради денежного довольствия, а по зову сердца до последнего дня его жизни служила она человеку, разделившему её участь.

— Что случилось, Вован?

— Ты убил человека…

Картечь обезобразила лицо Тарантула. Были повреждены ключевые артерии, и кровь вытекала ручьями из рваного тела.

— Я убил бомжа, — в бессилии простонал Вислоухов.

Можно лишить жизни человека в бою или при попытке к бегству, исполняя служебный долг. Можно убить его чужими руками, и человечество имеет богатый опыт в плетении интриг. Злорадствуют короли, когда их родственники умирают на эшафоте и торжествуют президенты, когда кому-то из объявленных ими террористов сворачивают шею в камере уголовники. В назидание другим. Мочат в сортире, по капле выдавливая кровь за деньги или по понятиям. А сколько жизней проиграно в карты? И что греха таить — мы, законопослушные мещане, радуемся смерти каждого вельможи от зависти к нему или по злости… Да! Так оно и есть! Бог покарал, а наши руки чисты. Но долго ли в покое наша совесть? Другие тираны не лучше прежних…

— Что будем делать, начальник?..

— Членить и прятать по мусорным ящикам, чтобы собака металась.

— Найдут, как пить дать найдут… А может быть его в мясорубку?

Копчёный внимательно посмотрел на друга. Вислоухова колотил озноб. Стучали зубы. Судорожно сжимая их вместе, полковник скрипел от досады, собирался с мыслями, унимая в коленях дрожь… И дал понять ответным взглядом подельнику, что отступать уже некуда.

На том и порешили.

С полуслова…

Слишком многое уже связывало их в этом мире. Огласка и ответственность за содеянные грехи перед Жизнью были совсем ни к чему…

Труп они разделали на месте и быстро. Отрезали голову и ноги, сняли с туловища убитого одежду и шкуру, и в мешке, предназначенном для собаки, за два с половиной часа перенесли всё его мясо в цех по приготовлению пельменей. Остатки же человека, его кожу да кости засунули в ближайшем овраге в полынью под лёд и закидали снегом нехитрую прорубь.

— За день затянется.

Верка-подельница рано пришла на работу и была поражена увиденным. Копчёный неистово крутил мясорубку, а полковник милиции истекал потом с головы и до ног. В расстёгнутой рубашке — голый пуп наружу, мешал он свежий фарш со вчерашним. Темная говядина в кастрюле порозовела и смотрелась весело, чего нельзя было сказать о работниках — тошнило обоих. В мусорном баке виднелись остатки отрыганной пищи и стоял специфический запах пивной.

— Опять нализались, — подумала она. — А мясо где взяли?

— Бугор и Серёга достали…

— А наблевали-то что?

— Обмывали звёзды…

Выглядело очень убедительно. Верка еще не видела Вислоухова в новых погонах. Быстренько она накинула на себя рабочий халат и достала из кармана одёжную щётку. Поднявши с пола упавшую шинель полковника, подельница принялась отскабливать с неё следы желчи и крови.

— Корову убили, что ли?

— Корову…

— Ту самую или другую?

— Ту самую, Вера! — сердито рыкнул на неё Копчёный.

— Какая-то она не такая, а розовая…

— Молчи, Вера! Возьми у него весло и килиши фарш, — он поднял глаза на милиционера.

Тот был перепуган и бледен…

— И прячь! Килиши и прячь, чтобы Мирзоев не видел, чтобы Светке-суке, не догляделось… И стряпухам об этом знать ничего не надо.

— Это не говядина, — удивилась она, разглядывая мясо ближе. — Это свинина, опять украли?.. А крови мне на гематоген оставили?

— Не пытай, Вера! — заорал Копчёный. — Здесь есть для этого мусор! Наш оплот! И наша «крыша»!