Возвращение примитива. Антииндустриальная революция

«Выдающееся рок-представление сработало как чудо наоборот, выгодно использовав свободу находиться в невменяемом состоянии, превратив ее в силу, которая усмирила толпу и добилась ее согласия на все. Конечно, далеко не все были против — для многих свобода прийти в невменяемое состояние является единственной нужной свободой… В холодном кислотном свете загаженное поле чем-то напоминало оруэлловский концентрационный лагерь, полный наркотиков, музыки и милейших охранников. Умиротворяющие голоса громкоговорителей только усиливали ощущение кошмара… Я боюсь, что со временем это будет вспоминаться со все большим ужасом, когда культ безумия приведет нас к таким последствиям, которых лучше бы не видеть».

В The New York Times от 3 сентября я обнаружила коротенькое письмо в редакцию, одинокий голос разума и морали. В частности, там было сказано:

«Возможно, самым странным в этом событии, если рассматривать фестиваль как символ, был ужасный бездумный конформизм во внешнем виде и поведении и очевидное отчаяние этого одинокого стада пилигримов, поступающих так, как велит Дхарма, — в отсутствие личной воли или духа…»

Все эти публикации демонстрируют, что хиппи правы в одном: сегодняшней официальной культуре пришел конец, она прогнила насквозь; и бунтовать против нее — все равно что бунтовать против дохлой лошади.

Однако они неправы, когда выставляют себя бунтарями. Они — очищенный продукт этой самой культуры, воплощение ее духа, олицетворение идеала поколений тайных дионисийцев, неожиданно вышедшее на свет.

Среди разнообразных представителей сегодняшнего молодого поколения хиппи являются самыми покорными конформистами. Неспособные на собственные идеи, они принимают философские убеждения предшественников как неоспоримую догму, подобно тому как в прошлом наиболее слабые представители юношества склонялись перед фундаментальными библейскими взглядами.

Хиппи учились у своих родителей, соседей, прессы и преподавателей тому, что вера в инстинкт и эмоции выше разума, и поверили в это. Их учили тому, что думать о хлебе насущном — зло, что Царствие Небесное обеспечено, что лилии не прядут; и они поверили в это. Их учили, что любовь, бескорыстная любовь к ближнему, есть высшая добродетель, и они поверили.

Им сказали, что слияние со стадом, племенем или общиной — это самый благородный способ человеческого существования, и они поверили.

Нет ни единого основного принципа истеблишмента, который бы не разделяли хиппи, нет ни одной идеи, с которой они не были бы согласны.

Когда они обнаружили, что эта философия не работает — потому что на самом деле она никак не может работать, — у них не хватило ни мужества, ни силы выступить против нее; вместо этого они нашли выход для своего бессильного разочарования, обвинив старшее поколение в лицемерии, как будто лицемерие было единственным препятствием для их идеалов. И, оставленные слепыми, беспомощными после перенесенной лоботомии один на один с непонятной реальностью, которая оказалась неприятна для их чувств, они не способны ни на что, кроме как выкрикивать оскорбления в адрес всех и всего, что их разочаровывает, — людей или дождевых туч.

Для сегодняшней культуры вполне типично, что люди, воплощающие кипящую, гневную ненависть, считаются в обществе адвокатами любви.

Антиматериалисты, единственным проявлением бунта и индивидуализма которых оказывается выбор одежды, которую они носят, — это совершенно нелепое зрелище. Из всех типов нонконформизма этот самый простой и самый безопасный.

Но даже в этом случае есть особый психологический компонент: посмотрите, какую одежду выбирают хиппи. Она рассчитана не на то, чтобы сделать их привлекательными, а на то, чтобы сделать их гротескными. Она рассчитана не на то, чтобы вызывать восхищение, а на то, чтобы вызывать усмешку и жалость. Никто не станет делать из себя карикатуру, если только он не ставит перед собой цель, чтобы его внешний вид умолял: пожалуйста, не воспринимайте меня всерьез.

И в голосах, провозглашающих хиппи героями, заметна злобная гримаса и презрительная усмешка.

Это то, что я называю «установкой придворного шута». Шуту при дворе абсолютного монарха было позволено говорить все что угодно и оскорблять кого угодно, потому что он принял на себя роль дурачка, отказался от любых претензий на личное благородство и использовал в качестве защиты собственное униженное положение.

Хиппи — это отчаявшееся стадо, ищущее пастуха, которое готово подчиниться кому угодно; любому, кто скажет им, как жить. Это менталитет, готовый принять своего фюрера.

Хиппи — живая демонстрация того, что значит отказаться от разума и положиться на первобытные «инстинкты», «побуждения», «интуицию» и капризы. С такими инструментами они неспособны даже понять, что необходимо для удовлетворения их желаний, например желания устроить праздник. Где бы они были без местных «обывателей», которые их кормили? Где бы они были без тех 50 докторов, которые прилетели из Нью-Йорка, чтобы спасать их жизни, без автомобилей, которые привезли их на фестиваль, без газировки и пива, которые заменяли им воду, без вертолета, который привез музыкантов, безо всех тех достижений технологической цивилизации, которые они отрицают? Оставленные одни, они не сумели даже спастись от дождя.

Их истерические поклонения «настоящему моменту» совершенно искренни: настоящий момент — это единственное, что существует для перцептивного, конкретного, животного менталитета; понять, что такое «завтра», — это немыслимая степень абстрагирования, интеллектуальная проблема, подвластная только концептуальному (то есть рациональному) уровню сознания.

Отсюда их состояние застойной, безвольной пассивности: если никто не приходит им на помощь, они будут сидеть в грязи. Если коробка с воздушными зернами ударяет их в бок, они их едят; если к ним попадает кем-то надкусанный арбуз, они тоже откусывают от него; если им в рот суют косяк марихуаны, они его курят. Если нет, значит, нет. Как может вести себя человек, если следующий день или час — непроницаемая черная дыра для его рассудка?

И как может такой человек чего-то желать или что-то чувствовать? Очевидная истина состоит в том, что эти дионисийские поклонники желаний на самом деле не желают ничего. Малолетний паразит, который заявляет: «Мне нужно, чтобы у меня всю жизнь было то, чего я хочу», — не знает, чего он хочет. Равно как и девочка, которая заявляет, что ей хотелось бы «попробовать всего хотя бы по одному разу». Все они отчаянно ищут кого-то, кто обеспечит их тем, чем они смогут наслаждаться и чего смогут захотеть. А желания — это ведь тоже производное концептуальных способностей.

Но есть одна эмоция, которую хиппи испытывают очень ярко: хронический страх. Если вы видели их представителей по телевидению, вы наверняка заметили, как этот страх бросается на вас с экрана. Страх — это их отличительный знак, их клеймо; страх — это особая вибрация, которая помогает им находить друг друга.

Я уже упоминала о природе связи, объединявшей зрителей приземления «Аполлона-11»: это было братство ценностей. У хиппи тоже есть братство, но совсем другого рода: это братство страха.