Возвращение в будущее

В купе, не раздеваясь, Митя рухнул на мягкий диван и забылся в кошмарном сне, часто просыпаясь ночью от собственного стона.

Он и не подозревал, что счастье может вдруг превратиться в безутешное горе, стать тяжелым бременем, с которым невозможно справиться. Этот страшный груз нельзя сбросить. От него невозможно избавиться. Не получится и убежать. К такому горю можно только привыкнуть. И со временем Митя притерпелся. Боль постепенно утихла. Образ Натали как будто померк, растворился в наступивших грозных событиях.

28 июля 1914 года в Сараеве был убит наследник австро-венгерского престола эрцгерцога Фердинанда со своей женой герцогиней Софией Гогенберг. Австро-Венгрия предъявила сербам ультиматум, а потом начала против них боевые действия. На ее стороне выступили Германия и Османская империя. В начале августа в войну вступили Россия, Франция и Великобритания. Началась Великая война.

В сентябре этого же года при передаче секретного пакета Дмитрия арестовали и бросили в тюрьму, обвиняя в шпионаже. Его не расстреляли, пытаясь добиться сотрудничества с немецкими властями. В заключении он провел почти год, испытав голод и холод, телесные муки и душевные страдания, пока не смог бежать с группой русских пленных. Нелегально пробравшись через несколько границ, Митя оказался на фронте и был зачислен добровольцем в русский пехотный полк.

* * *

С тех пор прошло много лет, и однажды наступило другое утро. Первый луч солнца разбудил верхушки старых деревьев, прыгнул на потрескавшийся подоконник. В комнате было душно. Пахло лекарствами. Старик, страдая бессонницей, лежал на кровати с открытыми глазами. Он никак не мог привыкнуть к этим долгим часам и своим воспоминаниям.

Вот и сейчас они вновь завладели им. Он вздрогнул и пошевелился. Кровать заскрипела, острый звук разрезал тишину. Больное сердце тревожно забилось, в сознании мелькнул знакомый образ: густые локоны, нежный румянец, белое платье…

Вдруг острая как лезвие мысль полоснула его, старик испугался, его глаза наполнились слезами, губы задрожали.

– Натали… Натали… – тихо позвал он.

– Я здесь, дорогой.

Он почувствовал на лице легкую женскую руку.

Митя облегченно вздохнул:

– Натали… Мне вдруг почудилось, что тебя нет…

– Успокойся, – она присела на кровать, наклонилась и нежно поцеловала его в лоб, щеки и губы, – я здесь.

– Это же не сон, правда? – тихо отозвался он.

– Нет, это жизнь, Митя. Ты проснулся, а я здесь, рядом. Как это было всегда. Даже на войне. Мы даже там были вместе. Помнишь?

– Помню. – Дмитрий нащупал руку жены и сжал ее. – Ты была такая красивая: беленькая косыночка, коричневое платье с красным крестом на груди, белоснежный фартук… Весь лазарет бегал за тобой… Пока ты потом не заболела тифом и чуть не умерла…

– Слава богу, я поправилась, – грустно улыбаясь, сказала Натали, – а вот ты после ранения не мог ни бегать, ни даже стоять. Лежал с головы до ног забинтованный и только сверкал своими большими карими глазами. По ним-то я тебя и узнала…

– Я первый тебя увидел…

– Первый, конечно, первый, – Натали нежно погладила руку мужа, – ты же иголочка, а я за тобой как ниточка. Хоть в праздник, хоть в горе… Мы всегда будем вместе. Ведь у нас есть наш талисман…

Натали опустила голову на грудь Мити, сжимая в руке блестящий кулон в виде двух половинок сердца.

Солнечный луч живо спрыгнул обратно в сад, быстро пробежался по утренней росе, задорно поднялся по дереву и радостно коснулся зеленых листьев. Крошечная птаха вновь запела свою веселую песнь.

Гоголь-моголь

Рассказ

Баба Дуся чувствовала себя нездоровой уже несколько дней. Проснувшись, как всегда, на рассвете, она помолилась на старый, потемневший образ в углу комнаты и растопила печку. И тут в груди у нее опять заболело, в ногах появилась слабость, в глазах потемнело. Осторожно, опираясь руками о край стола, она присела на скрипучую лавку и затаила дыхание.

За дверью громко кудахтали две ее голодные курицы, а под ногами крутилась старая, облезлая кошка.

– Сейчас, сейчас, голубушки, подождите… Вот только отпустит маленечко… – морщась, прошептала старушка.

После смерти мужа и отъезда в город детей она уже давно жила одна. Дом был старше ее на целый век и остался ей от матери. Когда-то он был полон людей. В этих стенах жила большая семья, здесь отмечали дни рождения и юбилеи, справляли свадьбы и собирались на поминки. Здесь выросли ее дети, отсюда они разъехались в разные стороны, сюда же обещали вернуться. Но время шло, а старый дом так и стоял пустым. Сруб со временем почернел, половицы ходуном ходили под ногами, треснутая печка чадила, а дырявая крыша протекала.

Баба Дуся, как и другие старики в этой маленькой деревеньке, жила огородом и крохотной пенсией. Общалась старушка лишь с соседом, дедом Митричем, своими разномастными курицами и старой кошкой Матрёной.

Боль немного отпустила. Баба Дуся осторожно встала, накрошила в блюдце хлебного мякиша, залила остатками молока и поставила на пол.

– Матрёна, Матрёна, – позвала она кошку, – кис-кис-кис…

Та подбежала и быстро все вылизала.

– Ну вот… И хорошо… – сказала старушка. – Поешь. Небось, мышей сегодня наловить-то еще не успела. Ты что же думаешь, они ведь тоже умные. Давно уж привыкли к тебе. Знают, где ты их поджидаешь. Вот и стараются обходить тебя стороной.

Баба Дуся медленно наклонилась, погладила кошку. Потом с трудом поднялась, открыла дверь во двор и выставила кормушку для кур, бросив туда пару горстей пшена. Две ее курицы, одна черная, другая белая, тут же подбежали, громко кудахтая и отталкивая друг друга.

– Не деритесь только, – сказала баба Дуся, присев на дверной порог, – чего драться-то, всем хватит. Вы же как сестры друг другу будете, хоть и кажетесь разными. Чего вам делить-то? Да… Хотя по-разному бывает. Вот мы с детьми не сладили, – старушка тяжело вздохнула, – все из-за деда моего, Василия Кузьмича. Когда страна-то наша развалилась, а вслед за ними и колхозы, так и запил он. Обидно ему было. Всю жизнь, почитай, в колхозе отработал. Еще в войну мальчонкой начал… А тут такое… Любой сорваться может. На меня руку поднимал. Чего не сделаешь по пьянке-то? Дети хотели, чтобы я его выгнала из дома. А куда ему, хворому, идти-то? Не было больше у него во всем свете ни кола ни двора. А как же можно живого человека на улицу-то выбросить? Вас вот и то жалко, а человека и подавно…

В груди у старушки вновь что-то больно защемило.

– Ох, Батюшки святы, – перекрестилась баба Дуся, – Боже, спаси и сохрани, – прошептала она пересохшими губами.

Старушка подумала, что надо немного полежать – и тогда боль отпустит. Раньше это помогало: отдохнешь, подумаешь о чем-то хорошем – и сразу становится легче.

Баба Дуся, с трудом держась за стену, дошла до своей железной кровати и тяжело опустилась на стеганое ватное одеяло. Несколько минут она лежала с закрытыми глазами, думая о Митриче, кошке и своих курицах.