Возвращение в Оксфорд
Шрифт:
Потом ее посетила другая мысль. Злоумышленница не могла уйти из библиотеки босиком, она снова надела тапочки. А если ноги в краске, то и тапочки будут запачканы.
Она вернулась к себе в комнату и оделась. Затем снова отправилась в Новый двор. Мисс Берроуз уже ушла, и тапочки ее стояли рядом с кроватью. Гарриет тщательно их осмотрела, изнутри и снаружи, но никаких следов краски не нашла. На обратном пути Гарриет встретила Паджетта. Тот степенно шествовал по газону, держа в каждой руке по жестянке со скипидаром.
— Где вы их раздобыли в такую рань, Паджетт?
— Да вот, мисс, это Маллинз съездил на мотоцикле и разбудил одного знакомого. А у того на нижнем этаже своя скобяная лавка.
Всего-то-навсего.
Немного позднее Гарриет и декан, уже в подобающем облачении и в мантиях, шли мимо восточной стены
— У юных леди, — говорил Паджетт, — тоже свои забавы, как у джентльменов.
— Вот в мое время, — отвечал бригадир, — леди были как леди. А джентльмены как джентльмены. Ну, вы меня поняли.
— Гитлера на эту страну нет. [108]
— Правильно, — подхватил бригадир. — Женское дело — дома сидеть. Забавная у вас тут работка. А что вы делали, пока сюда не устроились?
— Смотрел за верблюдами в зоопарке. Тоже работа интересная.
— Чего ж вы ее бросили?
— Из-за заражения крови. Руку мне прокусила, — пояснил Паджетт. — Самка.
— А… — понимающе протянул бригадир.
К тому часу, как прибыл лорд Оукаппл, ничто в библиотеке уже не смущало взора, разве что сверху стены были влажными и чуть пузырились — обои еще не полностью высохли. Осколки собрали, краску с пола оттерли, из шкафа извлекли двадцать фотографий классических статуй, чтобы заменить Колизей и Парфенон, книги вернули на полки, а на витрины торжественно водрузили фолио Чосера, первое кварто Шекспира, три келмскоттских издания Морриса, [109] экземпляр «Собственника» с автографом Голсуорси и вышитую перчатку графини Шрусберской. Декан, как наседка, суетилась вокруг канцлера и все терзалась предчувствиями — вдруг какое оскорбительное послание выпадет из салфетки или из складок мантии. Когда же в профессорской, уже после обеда, канцлер достал из кармана стопку бумажек и, хмурясь, их пересмотрел, напряжение ее достигло предела, и она едва не выронила сахарницу. Оказалось, однако, что канцлер просто искал какую-то греческую цитату. Ректор, хоть и знала о ночном происшествии, не теряла своего обычного самообладания.
108
Паджетт всего лишь имеет в виду, что Гитлер навел бы порядок и вернул женщин на кухню, где им, по его мнению, самое место. В 1935 году в Англии немногие понимали, что собой представляет немецкий фюрер.
109
В 1891 году художник, писатель и общественный деятель Уильям Моррис основал издательство «Келмскотт-пресс», чтобы возродить старинные традиции книгопечатания. Моррис уделял большое внимание иллюстрациям, бумаге, шрифтам и т. д. В издательстве «Келмскотт-пресс» были напечатаны многие произведения самого Морриса.
Гарриет ничего этого не видела. Все это время, после ухода рабочих, она провела в библиотеке, тщательно следя за посетителями, чтобы никто ничего не оставил. Но, очевидно, полтергейст выдохся. Пришла одна из скаутов, принесла добровольному церберу холодный ланч. Тарелка была накрыта салфеткой, но под салфеткой не таилось ничего особенно зловещего — лишь несколько сэндвичей с ветчиной и прочая безобидная снедь. Гарриет узнала женщину.
— Вы ведь Энни? Вы сейчас числитесь на кухне?
— Нет, мадам. В трапезной и в профессорской.
— Как поживают ваши девочки? Я не путаю? Кажется, мисс Лидгейт говорила, у вас две дочки.
— Да, мадам. Как любезно, что вы вспомнили. — Энни просияла от удовольствия. — У них все чудесно. Оксфорд им на пользу — не то что промышленный город, где мы жили раньше. Вы любите детей, мадам?
— О да, — отвечала Гарриет. По правде говоря, она не питала к детям особых чувств — но вряд ли стоит сообщать об этом счастливой обладательнице двух милых малюток.
— Вам бы замуж, мадам, своих бы завели. Что это я. Не нужно, конечно, так говорить, не мое это дело. Но ужас берет, как погляжу кругом — столько леди, и не замужем, и живут тут сами по себе. Неестественно это, вам не кажется?
— Ну, Энни,
это ведь дело вкуса. И потом, нужно еще встретить подходящего человека.— Истинная правда, мадам.
Тут Гарриет вспомнила, что муж Энни то ли сошел с ума, то ли покончил с собой, в общем, что-то с ним стряслось, — и спохватилась, не бестактно ли выразилась. Но Энни, кажется, разговор нравился. Она вновь улыбнулась — глаза у нее были большие и голубые. Должно быть, подумала Гарриет, она была хороша, пока не исхудала и не погрязла в заботах.
— Ну, поскорей вам встретить своего суженого — а может, вы уже и помолвлены?
Гарриет нахмурилась. Вопрос не из приятных: ей вовсе не хотелось обсуждать со слугами свою личную жизнь. Но Энни, судя по всему, вовсе не думала ее задеть, поэтому она любезно ответила:
— Пока что нет, но кто знает, как жизнь сложится. Вам нравится Новая библиотека?
— Очень красивая, правда, мадам? Только зачем столько места переводить — чтобы женщины над книжками сидели. И на что им эти книжки сдались? Они ж не научат, как быть хорошей женой.
— Что за дикие взгляды, Энни! — возмутилась Гарриет. — И как это вас занесло в женский колледж?
Энни помрачнела.
— Видите ли, мадам, мне в жизни нелегко пришлось. Теперь я любому месту рада.
— Да, конечно, я не всерьез. Вам нравится ваша работа?
— Да, работа-то хорошая. Только вот некоторые из этих ученых леди какие-то странные, вам не кажется? Чудные какие-то. Бездушные.
Гарриет вспомнила, что у Энни были какие-то размолвки с мисс Гильярд, и поспешила возразить:
— Нет, что вы. Конечно, у них очень много дел и мало времени на что-либо, кроме работы. Но люди они очень добрые.
— Да, мадам. Я уверена, плохого они не хотят. Но ведь в Библии недаром сказано: «Большая ученость доводит тебя до сумасшествия». [110] Неправильно это все.
Гарриет пристально взглянула на Энни: в глазах у той промелькнуло что-то странное.
— Что вы имеете в виду?
— Ничего такого, мадам. Просто тут творятся чудные вещи, но вы-то, конечно, не знаете, вы ведь не здешняя, да и мне говорить не стоило, я ведь теперь только прислуга.
— На вашем месте я бы не стала ничего говорить ни посторонним, ни гостям, — сказала Гарриет, заметно встревожившись. — Если у вас есть какие-то жалобы, обратитесь к казначею или к декану.
110
Деян. 26:24. Энни цитирует эти слова довольно своеобразно: в книге Деяний их произносит прокуратор Порций Фест. Такую реакцию вызвала у него речь-проповедь апостола Павла перед судом царя Агриппы: «Когда он так защищался, Фест громким голосом сказал: безумствуешь ты, Павел! большая ученость доводит тебя до сумасшествия».
— Жаловаться мне не на что, мадам. Но вы, может, слышали: то стены испишут неприличностями, то вещи во дворе сожгут — это даже в газетах было. Ну так вот, мадам: все это началось, когда в колледже появился кое-кто.
— Кто же? — строго спросила Гарриет.
— Одна из ученых леди, мадам. Хотя не нужно, наверно, об этом говорить. Вы ведь сочиняете детективы, мадам? Ну так вот, могу поручиться, у этой-то леди богатое прошлое. По крайней мере, так вам многие скажут. Неприятно, знаете, жить с такой под одной крышей.
— Я совершенно уверена, что вы ошибаетесь, Энни. На вашем месте я была бы поосторожнее с такими сплетнями. Думаю, вам пора вернуться в трапезный зал — наверняка вы там нужны.
Стало быть, вот о чем судачат слуги. Речь, конечно, о мисс де Вайн — это она та «ученая леди», чей приезд в колледж совпал с первыми безобразиями. Совпал даже точнее, чем подозревает сама Энни — если только она не видела ту картинку, которую нашла Гарриет во время встречи выпускников. Мисс де Вайн — женщина загадочная. Вне всяких сомнений, ее пронизывающие глаза много чего повидали. Но при всем том Гарриет она нравилась, да и очевидно было, что она не похожа на помешанную — на буйнопомешанную, как ночной аноним, — хотя в характере ее вполне могла обнаружиться доля фанатизма. Кстати, а что она делала этой ночью? Комната ее находилась в Елизаветинском здании, так что алиби доказать вряд ли возможно. Мисс де Вайн — что ж, и пусть. Надо рассматривать эту версию наравне с прочими.