Возвращение

– Может, и простит. А жить где будете?

– Мишенька у царевича ближник.

– Так не у царя же! Что там ему Фёдор даст? Денег немного? Ни вотчины, ни состояния так не сколотишь, на побегушках-то.

– Он справится.

И ни малейшего сомнения в голосе. Дура влюбленная незамутненная. На Устиной памяти таких много было. Сколько их Михайла растоптал? Бог весть. Ей и считать не хотелось, десятки и сотни. И все свято в нем уверены были.

Он же не такой, он же любит, не бросит, не подставит...

И то верно. Не такой. Гораздо хуже. Но Устя ничего сестре не сказала, понимала, что только хуже будет. Вместо этого...

– Нянюшка, ты бы короб с лекарствами взяла, да сходили, пока лекарь не придет. И Аксинья на свое 'счастье' посмотрела бы, успокоилась, и ты за ней приглядишь. И то... парень пострадал, помощь ему всяко надобна.

Дарёна посмотрела на одну боярышню, на вторую...

– Пойдем, Аксинья. А ты, Устя, тут сиди.

– Да, няня.

Усте и не хотелось никуда. Она вот брата дождется, поговорит с ним, потом с отцом они поговорят. Но это уж завтра, не раньше. Может, спать лечь? Пойти помолиться, да и на боковую?

Так Устя и сделала.

Жаль, спокойного сна не получилось. Вновь и вновь выплывали ненавистные зеленые глаза, усмехались алые губы...

– Иди ко мне, Устиньюшка. Не упрямься. Может, и уйдешь ты завтра к другому, но с моими поцелуями на губах гореть будешь!

Лучше и вовсе не спать, чем так-то... тьфу, гад!

***

Боярин Алексей Михайлу самолично отпаивал. Лучшего вина не пожалел...

– Когда б не ты, Михайла... поджигать они шли. И масло у них было земляное, и трут, и огниво. Поджигать. Промедлили бы - все б вспыхнуло.

Михайла только руками развел.

– Уж прости, боярин, я человек подневольный. Приказал царевич за подворьем приглядывать, я и ходил тут, поодаль.

– Приглядывать? Зачем?

– Так боярышня Устинья люба ему. Вот и знать желает... нет, боярин, не о том. Царевич знает, что она в строгости росла, что дурного не будет. Так ведь и другое надобно. Что ей любо, куда она ходит, какой подарок подарить... сложно с ними, с бабами-то. Не угодишь никак.

Боярин смягчился.

Дело молодое, то понятно. Аж молодость вспомнил. У них-то с Дуняшей не так было, а вот отец, было дело, рассказывал, как за бабкой ухлестывал. Часами у подворья сидел, чтобы увидеться... красивая была, неприступная. А ромашки ей нравились. Обычные, полевые...

Царевичу не к лицу под чужими заборами околачиваться, а вот доверенного кого послать - можно.

– И то верно. Мало подарок подарить, надобно знать, что к душе придется.

Михайла кивнул.

– Вот и гулял я. Уж прости, боярин, давно я ту дыру приметил... ну и проходил иногда мимо.

Боярин хмыкнул, но уточнять не стал. И так понятно, мог парень и с кем из холопок сойтись, дело молодое. И про Устинью узнать чего, и так оно... полезно.

У двери поскреблись.

– Батюшка, дозволишь?

Аксинья и Дарёна. Воду принесли, короб с лекарствами, тряпицы - проходите, коли так. Боярыне вроде как и не по чину, а вот кому из боярышень - в самый раз. И внимание оказано, и в меру.

– Проходите, помогайте, - отмахнулся боярин. И к Михайле повернулся.
– А дальше что?

– А дальше гляжу - идут эти двое, у дыры остановились, и один у второго трут спрашивает. Понятно же, не для хорошего дела. Я за ними в дыру, да и напал.

– Ох...

Боярин на Аксинью посмотрел зло, потом рукой махнул. Баба же!

– Ты, Ксюха, не отвлекайся. Таз держи. Дарёна, что там с раной?

– Не страшно. Мышцы рассекло, болеть будет, шить надобно. Крови парень потерял много, - Дарёна и не такого насмотрелась, в ранах тоже понимала.
– А жить будет. Шрам, вот, останется...

– Лекарь сейчас уж будет, - посулил боярин.
– Пока так промойте, да примочку какую положите. Все легче будет. И одежду спасителю нашему поищите, Дарья, ты знаешь...

Нянюшка кивнула.

И поищет, и принесет.

– Хорошо, боярин.

– Дальше-то что было, Михайла?

– Дальше одного я сразу положил, а второй бы меня там и оставил, когда б не вы. Благодарствую, боярин, за помощь.

– Ты что, парень! Это я тебе благодарен! Кто другой мимо бы прошел...

– С меня бы потом царевич шкуру снял.

– И царевичу моя благодарность. Когда б не он, все мы тут погибли бы...

Преувеличивал, конечно, боярин. Ну да ладно, ему можно.

– Боярин, отписать бы царевичу, чтобы дело не замяли?

Боярин только вздохнул.

– Отпишу я сейчас.

– Он сегодня у Истермана быть должен, может, туда гонца послать?

– Пошлю, Михайла. Ты лежи, лежи... не было б хуже...

А там и наново у двери заскреблись, лекарь прибыл.

***

Устя у себя в светелке ко сну готовилась. Уж помолилась, когда батюшка зашел.

– Дочь, ты мне нужна срочно.

– Что случилось, батюшка?

Устя зевнула невольно, рот перекрестила...

– Царевичу письмо отписать надобно. О случившемся. Сможешь? На лембергском, чтобы лишний никто не понял?

– Смогу конечно, батюшка, - Устя на рубаху сарафан набросила, за боярином пошла.

Письмо?

Не служба то, а службишка. На бумаге начертать, для батюшки перевести.

Государь мой, царевич Федор, холоп твой Алексейка Заболоцкий челом бьет, кланяться изволит.

Конечно, такого Устя не писала. На родном языке стоило бы. А на лембергском - проще все. Куцый он язык, рваный, собачий.

Царевичу Федору Иоанновичу.

Государь, этой ночью мой дом пытались поджечь двое разбойников.

Твой слуга Михайла убил одного и пленил второго. Прошу, не оставь это дело милостью своей.

У нас в порядке все.

Боярин Заболоцкий.

На лембергском указания писать хорошо. Больше ни для чего тот язык не пригоден.

***

Устя отправилась спать. И знать не знала, какой переполох в столице поднимется.

Не знала она, что Федор отправит Истермана в Разбойный приказ, сам бы поехал, да пьян уж так, что на ногах едва держался. Что всю ночь Истерман там и проведет, наблюдая за допросом татя.