Возвращение

Миссис Флинн спросила, не хочу ли я в награду «сосисочку» и бросила две сосиски на сковороду, которая всегда стояла с краю плиты на тот случай, если кто из сыновей проголодается. Через минуту жир зашипел, она потыкала сосиски вилкой, поторапливая их, приговаривая, что их ждут два голодных клиента. Потом дала мне маленькое пирожное с цветной глазурью, пригласила приезжать к ним каждые каникулы. Она, верно, считала, что я никогда не вырасту большой. Я спала с ней в ее комнате, теперь я помню только, что спальня была сырой, цветочки на обоях расплылись и потускнели, из подушек торчали перья. В тот вечер, возбужденная долгими молитвами, она не гнала меня спать, а разрешила поболтать. Естественно, я завела разговор о ее сыновьях.

— Какого из них вы больше любите? — спросила я.

— Да всех одинаково, — ответила она будничным голосом.

— А правда Майкл король хоккея? — продолжала я, надеясь перевести разговор на него, чтобы она вспомнила, каким он был в детстве, как шалил; а может, расскажет о его нынешнем житье-бытье, особенно о его девушках.

Однажды к ним в лавку пришла цыганка, погадала на Майкла — ему выпала жизнь, полная приключений, и с тех пор, сказала миссис Флинн, она не перестает молить бога, чтобы Майклу не взбрело в голову отправиться в Англию.

— Он не поедет, — сказала я ни с того ни с сего.

— Не приведи господь, — сказала миссис Флинн и добавила, что он такой со всеми ласковый.

Она и не подозревала, что сейчас ее сынок в жарких объятиях Эйлин, а то лишилась бы покоя.

— По-моему, Майкл ваш любимчик, — сказала я.

— Ну ты и чертенок! — сказала миссис Флинн и велела сейчас же отправляться спать.

Но я знала, что не засну. Глаз не сомкну, пока не услышу его шаги по ступенькам крыльца, не услышу, как он к себе в комнату идет, тогда успокоюсь, стану думать, вернее, надеяться, что Эйлин надоела ему и он снова наш. Вернулся Майкл среди ночи, но, услышав, как он насвистывает, я совсем поникла. Мне вдруг безумно захотелось пойти к нему и спросить, не хочет ли он сосисок, но, к счастью, я совладала с собой.

Интересно, кому из двух девиц он станет улыбаться утром в церкви? Эйлин и его подружка Мойра случайно оказались на одной скамье, правда, не рядом друг с другом. Эйлин нарядилась во все черное и прикрыла лицо черной вуалью. Мне показалось, что она смущена, а может, я придумала. Мойра была в вязаном свитере ежевичного цвета и такого же цвета берете, сдвинутом набок и пришпиленном перламутровой булавкой. Во время долгой проповеди она вертелась, выглядывая, видно, Майкла. А он вместе с другими мужчинами стоял в глубине церкви и, как только начали читать Евангелие от Иоанна, выскользнул на улицу. Обе девушки молча прошли по нефу и только на крыльце перебросились парой слов. Потом Мойра отправилась с родителями домой, а Эйлин села на велосипед и покатила одна.

За обедом Майкл был очень со мной внимателен, добавлял то и дело подливку и жареную картошку, приговаривая, чтобы я ела получше. Это был мой последний день у Флиннов — рано утром я уезжала домой на почтовой машине. Может, потому он был со мной такой ласковый, а может, это было молчаливой взяткой за то, что я не выдам его секрета. Мне уже вручили подарки; его матушка — десять шиллингов и четки, а еще распятие, внутри его, с тыльной стороны, был крошечный тайник со святыми мощами.

Во время обеда на кухню влетел Том и сообщил, что он приглашает меня вечером в кино. Братья перебросились шутками по этому поводу, а он им отрезал — я, мол, две недели вкалывала за здорово живешь на кухне и в лавке, никуда носа не казала. К моему ужасу, миссис Флинн горячо поддержала Тома и подлила масла в огонь: ей стыдно, сказала она, за своих сыновей — никому из них в голову не пришло пригласить меня в кино. Мне Том был противен: улыбочка какая-то сальная, вечно ухмылками и причмокиваниями провожает проходящих мимо девчонок. Волосы у него были ярко-рыжие, лицо бледное, в веснушках, носки он натягивал поверх брюк, икры так и выпирали. Но самое противное — руки, белесые, с длинными белыми слизняками-пальцами. Это приглашение повергло меня в уныние, а он добавил, что зайдет за мной в шесть часов, так что у нас до сеанса будет уйма времени. Кинотеатр был милях в трех-четырех от дома, нам предстояло ехать на велосипеде. Я боялась ездить на велосипеде, даже днем еле-еле на нем держалась. Том, в зеленом твидовом костюме и зеленой кепке, пришел, когда стали читать молитву Пресвятой Богородице. Он сиял от удовольствия, и я сразу поняла, что у него на уме, когда увидела, как похотливо он поглаживает сиденье моего велосипеда и спрашивает, не надо ли подстелить что-нибудь, сиденье ведь не слишком мягкое.

— Вот дьявол! — сказал Майкл, когда мы с Томом двинулись в путь.

Я очень плохо держалась на велосипеде, то и дело натыкалась на Тома, стоило мимо промчаться машине, как скатывала в кювет. Знай он, сказал Том, что я такой ездок, привязал бы лучше подушку на раму и сам повез бы меня. Голос у него мерзкий, противно слушать, вкрадчивый такой, липучий, а самое мерзкое было, как он повторял мое имя, давая понять, что я ему приглянулась.

Когда мы добрались до кинотеатра, он взял меня под руку и провел в фойе. Здание было роскошное, с широкими лестницами, из огромной люстры лились потоки света, радужными бликами разбегаясь по красивому ковру. Перила только что надраили, от них пахло порошком «Бронза». Мы сели в предпоследнем ряду; не успели погасить свет, как Том схватил мою руку и стал ее тискать. Я притворилась, будто не понимаю, к чему это он клонит. Потом он пустился на другую хитрость — начал медленно щекотать мне ладонь. Одна женщина говорила мне, что кому начинают щекотать ладони или ногу с тыльной стороны коленок, тот теряет власть над собой, делай с ним что хочешь. А на экране тем временем Лола Монтеза пыталась спастись от негодяя и попадала в опасные переплеты. Да, не позавидуешь ей, как, впрочем, и мне. Захватив одну мою ладонь, Том принялся за другую, но я не проявляла особого восторга, упрямо отбрыкивалась. Стиснула ноги, зацепила одной ступней за лодыжку другой, будто запечаталась. Он велел мне сесть по-другому, но я не послушалась. Я изо всех сил старалась не обращать на него внимания, а он, теряя самообладание, наклонился и лизнул меня в ухо, я вскрикнула от возмущения, и на нас стали вокруг оглядываться. Естественно, он выпрямился, а когда мужчина сзади тронул его за плечо, начал бормотать что-то про свою сестрицу (про меня, значит), у которой нервы не в порядке.

Когда мы вышли из кинотеатра, Том был сам не свой. Зачем это нужно было, спросил он, ему голову морочить, улыбаться и прочее, а потом в дураках оставлять. Я попросила извинения. Понимала, что в темноте всю долгую дорогу домой я буду в его власти. Сделала вид, что меня очень заинтересовал сюжет фильма, начала его расспрашивать, но он быстро меня раскусил, ни с того ни с сего резко развернул свой велосипед передо мной и распорядился: «Стоп! Стой!» Я поняла, что это означает. Он взял оба велосипеда, положил их в сторону, обнял меня и сказал, что я маленькая обманщица, а потом прислонил меня спиной к воротам. Ворота скрипнули и закачались под тяжестью наших тел, во дворе печально замычала корова.

— Не пойду я туда, — сказала я.

— Еще новости!

И добавил, что заплатил по три шиллинга шесть пенсов за билет и ему надоело, что его за нос водят. Набравшись храбрости, я твердила, что мне влетит — священник будет лютовать и миссис Флинн тоже.

— А они и не узнают.

— Узнают, узнают, — повторяла я.

Но его такими отговорками не проведешь.

— Да не трусь ты! — сказал он и начал лезть с поцелуями и выспрашивать, какого цвета у меня белье.

— Я люблю Майкла, я люблю Майкла! — горячо твердила я, наивно надеясь, что ревность охладит его пыл.

— У него же Мойра, — ответил он и принялся расписывать, как Майкл в эту самую минуту милуется с Мойрой на чердаке мельницы — вечерами по воскресеньям они всегда там встречаются.

— Лжешь! — сказала я.

— Да нет же! — ответил Том и начал бахвалиться, что Майкл пересказывает ему в подробностях, как Мойра пришла, и как она трусила, и как болтала, а потом как он ее раздевал, снимал пальто, платье, рубашку, прочее и — вот она лежит в чем мать родила.

Его ласки становились все лихорадочнее, я поняла: единственное спасение — устроить истерику. Начала дрожать, визжать, бессвязно бормотать, я и на самом деле будто в бреду была, он мне влепил пощечину и велел успокоиться, ведь никто не собирается сделать мне ничего дурного. Вдалеке послышался шум мотора, и когда из-за поворота вырвался свет фар, я выбежала на дорогу и стала отчаянно махать руками. Это была машина ветеринара, он притормозил, приоткрыл боковое стекло и крикнул:

— Что там еще?

— Ничего особенного, — ответил Том и добавил, что у меня спустила шина, но он уже сам справился.

Ветеринар уехал. Том поднял с земли свой велосипед и сказал, что давненько ему так не портили вечер.

Молчаливые и угрюмые, мы возвращались домой. Он впереди, ни разу не обернулся посмотреть, еду я за ним или нет. Наша деревня лежала у подножия холма, он покатил вниз, а я пошла пешком — барахлили тормоза. Мне было стыдно, я совсем потерялась, не представляла себе, что я скажу, если миссис Флинн или братья спросят, хорошо ли я провела вечер. Я была опозорена и мечтала поскорее вернуться домой.

Я снимала пальто в прихожей, когда ко мне подошел Майкл. Спросил, привидение я, что ли, увидела, белая, как бумага. Скоро он догадался, в чем дело.

— Молокосос, подонок, — ругался он, ведя меня на кухню. Посадил в глубокое кресло, сел рядом и начал гладить по волосам, повторяя, что он места живого на Томе не оставит. Вдруг он поцеловал меня в знак утешения, за поцелуем этим посыпался град поцелуев, объятий, нежных быстрых слов.

— Я люблю тебя, — выпалила я.

— И я, — ответил Майкл. Голос его и лицо преобразились, он стал моложе и беспечней. Передо мной сидел человек, из-за которого Мойра, Эйлин и еще дюжина девчонок готовы были выцарапать друг другу глаза. Что-то скрипнуло, он отстранился от меня, вскочил и, подмигнув мне, очень осторожно открыл кухонную дверь.