Возвышение падших

Сзади плетутся кареты с имуществом и сидящими в них Султаншами и наложницами.

В своей карете рыжеволосая Гюльхан устало откинулась на спинку сидения, чувствуя, что от долгого нахождения в сидячем положении у нее разболелись спина и ягодицы.

Напротив нее сидела ее верная служанка Керсан-хатун, на плечо которой облокотилась заснувшая рыжеволосая Зеррин Султан.

Взглянув на спящую дочь, Гюльхан вздрогнула от неожиданно раздавшихся криков, топота копыт и лязга схлестнувшегося оружия.

Проснувшись от шума, испугавшаяся Зеррин пересела к матери и отчаянно обняла ее, напрягшуюся и переглянувшуюся со служанкой.

Достав из-за ворота платья кинжал, Гюльхан с трепещущим от страха сердцем решительно повернулась к выходу из кареты, прикрываемому бархатной занавеской.

— Не бойся, Зеррин. Аллах да поможет нам живыми добраться до столицы.

Вскоре занавеска дрогнула и Гюльхан успела даже замахнуться, как узнала своего рыжеволосого сына Сулеймана, левая щека которого была залита кровью, сочащейся из небольшой раны.

— Что происходит, сын? — волнительно проговорила Султанша, внутренне облегченно выдохнув от того, что вовремя узнала сына.

— Не беспокойтесь, Валиде, — покровительственно ответил запыхавшийся Сулейман с окровавленным мечом в руках. — Нам устроили ловушку. Вероятно, один из братьев отца. Мы с ними справились. Отец позаботился об охране. Едем дальше.

Гюльхан кратко кивает, улыбнувшись сыну и тот скрывается на занавеской, которую запахнул обратно.

Плачущая от страха Зеррин чуть отстраняется от матери, которая успокаивающе гладит ее по голове.

— Мама, нас могли убить?

— Не думай об этом, родная. Все позади…

В другой карете Дэфне, растерявшая свою свежую и ясную красоту, светлые волосы которой покрылись серебром прожитых ею долгих сорока шести лет, а лицо покрылось зарождающимися морщинами, чувствующая, как испуганно трепещет сердце в груди, волнительно заламывает руки, порываясь выйти из кареты и убедиться в том, что Орхан и Баязид в порядке.

— Вероятно, напали на нас, — шепчет она, пытаясь выглянуть из-за занавески. — Надеюсь, с Баязидом и Орханом все в порядке… Может, выйти и посмотреть, что там?

— Что вы, Султанша? — беспокойно отозвалась Миршэ-хатун, качнув седеющей головой. — Оставайтесь здесь, в карете. Упаси Аллах нас от беды.

Спустя три дня…

К своему счастью, Орхан первым прибыл в столицу, которая встретила его радостными криками толпы, приветствующей нового султана Османской империи.

Проезжая триумфально по Стамбулу в сторону отдаленного Топ Капы, он, наконец, мог облегченно выдохнуть и отпустить беспокойство по поводу жизней своей, жен и своих детей.

Гордо войдя в Топ Капы, черноволосый Орхан, возмужавший с течением лет, отрастивший, подобно отцу и деду, длинную бороду, которая делала его внешне старше своих сорока двух лет, бросил взгляд в сторону совершенно пустого гарема.

За его широкими плечами стояли старший сын — Шехзаде Сулейман, бывший рыжеволосым, как мать, и таким же изворотливым и честолюбивым, что часто рождало между ним и отцом недопонимание и ссоры, и Шехзаде Баязид, больше похожий как внешне, так и внутренне на отца, чем и заслужил его предпочтение.

Нового султана встречали состарившийся Локман-ага, чьи брови поседели, а лицо исказилось морщинами, все также худощавая, но седовласая и сгорбившаяся Фахрие-калфа и относительно свежая лицом и телом Зейнар-калфа, возраст которой еще не достиг сорока лет.

Все они почтенно склонились, опустив головы, стоя рядом с закрытыми дверьми пустого гарема.

— Да здравствует Топ Капы, — довольно выдохнул Орхан, по-хозяйски осматриваясь.

— Добро пожаловать, господин, — прохрипел Локман-ага севшим голосом. — Примите поздравления от своих рабов.

— Разместите Султанш, моих Шехзаде и наложниц в гареме. Локман-ага, идем со мной.

Кратко кивнув сыновьям, Орхан размашистыми шагами последовал в сторону султанской опочивальни, сопровождаемый хромающим Локманом-агой, в которую вскоре волнительно вошел и вздохнул, бросив взгляд темно-карих глаз к пустующему трону.

— Как долго ждал я этого дня… Сколько перенес потерь и горестей.

Локман, зашедший следом за ним в покои, напряженно молчал, сложив перед собой руки в замок, как полагается рабам.

— Он мучился? — обернувшись к нему лицом, осторожно поинтересовался Орхан, нахмурившись.

— Покойный султан Мехмет Хан Хазретлери скончался во сне, господин. Несколько месяцев тяжело болел, не вставал с кровати. Бредил. Много о вас говорил и о покойной Сейхан Султан.

— До сих пор ее помнил? — изумился черноволосый мужчина, внутренне вздрогнув от упоминания Султанши.

— Да, господин, — глухо отозвался Локман. — Покойный султан очень дорожил памятью о ней. Помнится, возвел мечеть несколько лет назад в ее честь. Часто посещал ее. Видимо, тосковал.

Насупившись, Орхан решил перейти непосредственно к делу, которое рождало в нем противоречивые чувства. Но разве мог он поступить иначе?

— Ты служил хранителем султанских покоев еще при моем деде султане Сулеймане, Локман-ага. Ты уже в возрасте, но пока что мне некем тебя заменить, поэтому повелеваю тебе остаться на этом посту.

— Почту за честь служить вам, господин, — благодарно склонился в поклоне ага, радостный тому, что не придется скитаться вне Топ Капы в нищете.

— И вот первое мое поручение, — дрогнувшим голосом от внутренней борьбы воскликнул Орхан, опустив темно-карие глаза в пол. — Войдя в эти покои, Локман, я стал новым султаном империи и Повелителем всего мира. Ради сохранения мира в государстве отдаю приказ исполнить закон моего предка Мехмеда Фатиха. Да простит Всевышний мне братские смерти, ибо совершаю священные убийства во имя благоденствия нашего великого государства.

— Как вам угодно, Повелитель, — мрачно проговорил Локман-ага и, поклонившись, покинул опочивальню.

Тяжело вздохнув, Орхан перевел взор в сторону трона и, волнительно сглотнув, медленно подошел к нему, прислушиваясь к ощущением, а после опустился на него.

Но вместо триумфа и радости единственным его ощущением была мрачная тоска, вызванная кровавым началом его правления.

Покои Эдже.

Беспокойно расхаживая по покоям, высокая и темноволосая девушка жесткой и необычной для востока красоты, передавшейся ей от матери, а той от генуэзского рода Дориа, перевела встревоженный взгляд зеленых глаз к вошедшей в покои служанке Гезде-хатун, которая поклонилась своей госпоже, опустив русоволосую голову.