Враг народа. Академия красных магов

— Да я рукой взмахну, — нахально бросил я, — и вы все по арене распластаетесь! Как дохлые мухи!..

В толпе солдат замелькали яркие, но при этом видимые только мне всполохи — эмоции, достаточно сильные, чтобы их сдержать, прорвались наружу. Широкие волны начали сплетаться вокруг тел — зеленые у одних, выдавая зависть к студентам этой академии, бурые как запекшаяся кровь у других, которых я все-таки сумел разозлить, и даже несколько черных волн ненависти к магам и магии, которую они не пытались скрывать, думая, что никто не видит. Вот только цветов было слишком много, чтобы управиться со всеми разом. Пока отвлеку иллюзией одних, меня вынесут остальные. Нет, мне нужно поймать их всех.

Хлопок, похожий на выстрел, прогремел над ареной. Стрелка секундомер начала свой забег.

— Ну что, — выдал я еще наглее, всем видом показывая, что с ними не считаюсь, — кто первым хочет отведать силы моего удара?

Солдаты расходились по сторонам, окружая меня, ожидая первого проявления моей магии, чтобы оценить правдивость моих заявлений — двигаясь куда медленнее, чем с другими студентами до этого. Что означало, что мои слова их хоть немного проняли. Однако не настолько, чтобы я мог ими управлять — общей эмоции по-прежнему не было.

— Мужики! — вдруг раздался с трибун крик одного из метателей столовых ножей. — Можете отделать его, как хотите! Он полный ноль в магии!..

Словно подтверждая, с зрительских рядов донесся сплоченный гогот. На лицах всех солдат мгновенно появился хищный азарт — желание оторваться на мне за каждый полученный сегодня магический удар, за причиненный урон, пусть и не ощутимый, но весьма бьющий по самолюбию. Все-таки двадцать их раз за разом выставляли против одного. С каждой долей секунды желание раскатать меня по пыли арены становилось все более жгучим, мощным и что главное — дружным.

— Ату!.. — крикнул метатель ножей с трибун.

Оставалось только ухмыльнуться. Этот дурачок сам не понял, как мне помог. Прежде разноцветные волны вокруг их тел вмиг стали одинаково фиолетовыми — цвета синяков, которые в таком состоянии обычно и ставят, — и теперь нетерпеливо подергивались, как огромные щупальца, готовясь схватить все, до чего только смогут дотянуться. Я много раз видел эту эмоцию: злорадство, чувство превосходство себя над противником — в моем случае мнимое, а потому им можно отлично воспользоваться.

В следующее мгновение все солдаты разом сорвались с мест и кинулись в центр арены, где стоял я, глядя на меня, как гончие на зайца. Что делать против двадцати несущихся на тебя противников? То же что и заяц: затеряться. Всего миг — и я перехватил эту сочную эмоцию общей травли. Как толстые нити, мысленно связал двадцать волн в один гигантский фиолетовый узел и бросил его на арену. Все солдаты теперь были как перепутанные марионетки в одном огромном ящике владельца театра — моего театра, хоть еще и не понимали этого.

Первый подскочивший ко мне, готовый ударить, резко пробежал мимо и с размаху треснул кулаком в голову своего противника, сбивая его с ног и заставляя броню на теле краснеть. Тот в ответ ударил его по ногам, повалив следом за собой в песок. Охваченные, сплетенные общим азартом, остальные тут же повернулись друг к другу и начали наносить быстрые мощные удары, а я спокойно покинул этот замес.

Для двадцати противников одного меня было явно маловато — так что я решил дать каждому шанс вынести “меня” лично, что только усиливало витающую над ареной эмоцию, а значит, делало мою иллюзию еще устойчивее. Фиолетовые волны густо и беспорядочно сплетали их друг с другом, запутывая еще больше, заставляя всех разом видеть то, что нужно мне. И, глядя на того, кто рядом, каждый видел в нем “меня”. Можно сказать, ненадолго они все стали мной и все дружно пытались “меня” победить, мутузя друг друга. В мою сторону они даже не поворачивались, а если бы и повернулись, увидели бы кого-то из своих.

Солдаты рьяно дрались, нанося урон не магией, а обычными кулаками — значительный, но неощутимый для здоровья, потому что он уходил в стремительно краснеющую броню. То тут, то там, как парализованные, они падали в песок и больше не поднимались. Я же расхаживал неподалеку прогулочным шагом, ожидая конца сражения и контролируя сплетенный фиолетовый клубок из их эмоций. На мой вкус, это был самый лучший бой, где можно победить, не сражаясь.

Поначалу зрители ошалевши молчал. В принципе, их можно понять: со стороны это выглядело странно — солдаты кинулись на меня и неожиданно начали колотить друг друга. Никто ведь на трибунах не видел в них “меня”. Да и уловители гудели совсем слабо — в разы тише, чем дрались люди на песке.

— Он слева! На краю арены! — опомнившись, начали вопить метатели ножей.

— Вы слепые?!..

Никто из дерущихся даже не отвлекся. Да и зачем? Если “я” был рядом с каждым из них — прямо перед глазами, только кулаком заедь. С приятным механическим треском цифры на табло росли, отмечая очередного поверженного противника. Стоило солдату уложить “меня”, как он тут же, едва повернув голову, замечал еще одного “меня”, тоже тяжелого дышащего над еще одним “мной”. А затем они боевито кидались друг на друга. Чем сильнее я контролировал эмоции, тем быстрее обычно у людей отказывали мозги. Вот и сейчас в этом нездоровом диком азарте никто даже не успевал задаться вопросом: почему “меня” так много? Вероятно, где-то на задворках разума они догадались, что это магия, но не представляли, что с ней делать.

Наконец девятнадцатое тело неподвижно свалилось на арену. Оставшийся в одиночестве солдат, весь взмокший от драки, растерянно осмотрелся по сторонам, заметил меня и подскочил.

— Что? Мы его сделали? — тяжело выдохнул он. — Сделали?..

Он лихорадочно завертел головой, до сих пор не узнавая во мне меня.

— Да, — сказал я, — теперь сделали.

И нанес ему резкий удар. Его броня стремительно заалела, словно ее густо залили кровью. Последнее тело бессильно рухнуло в песок, чтобы больше не подняться. Тут же на табло с треском прокрутились цифры, показывая “20”. Итого, на арене лежали двадцать противников из двадцати, а на трибунах обалдевши молчали. Они тут что, никогда не видели менталистов? Я повернулся к навесу со студентами. Встав с места, Нина хлопала — единственная, кто сейчас не впала в ступор. Отсалютовав ей, я вернулся к Рогозину.

— Хороший удар, — заметил он, снимая с меня сверкающую броню, не получившую никакого урона. — Занимался чем-то?

Я кивнул, отдал ему шлем и под обалдевшее молчание зрителей и не менее ошарашенные взгляды поднимающихся солдат, чья иллюзия уже закончилась, зашагал к воротам под трибунами.

Просторное помещение казалось еще просторнее, потому что все ранее сдавшие экзамен толпились у небольших окошек с видом на арену. Я переступил порог, и в воздухе повисла такая же густая тишина, какой меня проводили трибуны. Все ошеломленно уставились на меня — даже у Голицына не нашлось ни слова. Однако уже через мгновение в тишине прозвучали шаги, и ко мне подбежали друзья.

— Что?.. — нетерпеливо выдохнул Генка. — Что там произошло?

— Что ты заставил их увидеть? — сверкнула глазами Роза.

Все остальные с любопытством прислушивались.

— Меня, — ответил я.

— Чего? — не понял Генка.

Роза, догадавшись чуть раньше, расхохоталась.

— Каждый из них увидел в другом меня, — пояснил я.

Следом заржал и Генка, а потом и вовсе смех разнесся по помещению, внезапно дополнившись аплодисментами от большинства студентов, вероятно, увидевших, что такое менталистика впервые в жизни — я уже понял, насколько редким был этот дар. Голицын поморщился и, чуть ли не сплюнув на пол, отошел в сторону — в его случае это тоже можно было считать за аплодисменты.