Врата Лилит

'Электричка!'...

И в самом деле, он услышал отдаленный шум приближающегося электропоезда, прорезавший ночную тишь этой Богом забытой пустынной станции. Расторгуев почти ничего не видел вокруг, но звук поезда слышал ясно. И ещё... Он отчетливо осознавал, что ему надо ИМЕННО ТУДА! Только там его спасение... Только там...

Расторгуев сделал ещё одно титаническое усилие и оторвал свое избитое как груша, полумертвое, истекающее кровью тело, и, шатаясь, побрел к краю перрона. Яркий свет фонарей электровоза ударил в с трудом открывшиеся щелки опухших, синих с красными кровоподтеками мешков, которые только с довольно большой долей условности можно было назвать глазами, и раздался пронзительный визг предупреждающего гудка. Расторгуев улыбнулся, обнажив зияющие бреши в розовых от крови зубах, и приветливо помахал локомотиву руками. Яркая вспышка центрального фонаря, расположенного сверху, над кабиной машиниста, на миг ослепила Расторгуева и в этот момент круглый фонарь каким-то непостижимым образом превратился в солнцевидное лицо из портрета, которое он увидел также ясно и отчетливо, как тогда, на этом проклятом чердаке. А потом... Пронзительный визг, вырвавшийся из её искаженного гримасой гнева рта, пылающие ненавистью прекрасные фиалковые глаза с кроваво-красными искрами, хищный оскал белоснежных зубов... и... сильный удар прямо между лопаток...

...Когда машинист изо всех сил отжал тормозный стоп-кран, было уже поздно: колеса товарного электропоезда пронзительно заскрипели, но странный молодой человек в изорванном плаще и без одного ботинка, как мягкая кукла, как мешок с овощами, упал прямо на железнодорожные пути задолго до того, как локомотив окончательно остановился...

Машинист дрожащими руками перекрестился, достал из кармана грязный носовой платок, вытер холодный пот со лба и прошептал: 'Мать честная! Вот те РАЗ! Допился, алкаш... Надо же!'. А потом нажал кнопку переговорного устройства на приборной панели и, гулко кашлянув, вызвал диспетчера.

...А Ганин, между тем, благополучно добрался до своего дома и, не включая свет и не раздеваясь, буквально рухнул на нерасстеленную кровать. В голове был шум от выпитого, в душе - какая-то пустота, даже тревога за Пашку куда-то пропала. Было как-то безразлично, как-то... В общем, точно определить это чувство он всё равно не смог. Ясно было одно, он смертельно устал и ему хотелось спать. Ганин, не вставая, одними движениями ног, скинул на пол ботинки и положил очки на пол у кровати. Перед закрытыми глазами хаотически носились какие-то яркие пятна, огни... Где-то далеко взвизгнула электричка. 'Ну вот, Паша теперь уехал... Ну и слава Богу!', - сквозь сон подумал Ганин, а перед его глазами вдруг совершенно неожиданно возникло солнцевидное лицо с портрета, кокетливо состроило ему глазки и так радостно, но беззвучно, засмеялось, что Ганин не мог не улыбнуться ему в ответ, перед тем как окончательно не провалился во тьму беспамятства.

ДВА...

Ганин проснулся от невыносимо пронзительного звука дверного звонка - наверное, неприятнее его может быть только жужжание зубной бормашины. Голова нестерпимо болела после вчерашнего, в горле был какой-то вонючий ком, глаза не хотели открываться... Ганин попытался было спрятать голову под подушку, как когда-то делал в детстве, тщетно пытаясь отсрочить хоть на секунду неизбежный поход в школу, но и это не помогло: дверной звонок настойчиво и долго дребезжал, так что, наверное, если бы дом находился рядом с кладбищем, из могил встали бы мертвецы, чтобы спросить, кому в такую рань понадобилось так шуметь.

После длиннющего пятого звонка Ганин понял, что все его попытки игнорировать суровую действительность заранее обречены на провал и, с трудом встав с кровати, осипшим с похмелья голосом прокричал:

– Сейчас, сейчас, подождите, оденусь только!...

'И кого это в такую рань черти притащили?' - недоуменно подумал Ганин.
– 'Неужели пьяный Пашка никуда не уехал, проспав электричку, а теперь вот наутро добрался до меня? Говорил же ему: 'останься!' - нет, намылился на ночь глядя в город... Что за человек, не пойму!?'. Ганин быстро подошел к умывальнику с зеркалом, ополоснул лицо холодной водой и внимательно посмотрел на свое отражение.

'Да уж... Ну и рожа...' - мрачно подумал он, недовольно рассматривая в пыльном и заляпанном пальцами зеркале свое помятое лицо с красными полосами на бледной коже, волосяные 'рожки' на голове и темные тени под глазами.
– 'Алкаш, да и только...'. Вдобавок изо рта отвратительно несло перегаром.

Затем, взглянув на старинные настенные часы-ходики с кукушкой и увидев, что стрелки часов показывают семь с полтиной утра, Ганин с досадой вздохнул и решил как можно скорее уложить Пашку на приготовленную ещё вчера раскладушку, а потом залезть под одеяло и снова погрузиться в объятия Морфея - часа два поспать можно было ещё спокойно...

Поиски тапочек заняли ещё какое-то время, после чего Ганин, по-стариковски шаркая ступнями, побрел к двери и, повернув ключ на несколько оборотов вправо, резко потянул дверь на себя и... оторопел от удивления: кого-кого, а это лицо на крыльце своего дома он точно не ожидал увидеть! Прямо на него смотрело строгое лицо с густыми черными усами, такого же цвета мохнатыми бровями, серьезными, навыкате, карими глазами и густой курчавой шевелюрой на цветной фотокарточке, наклеенной на развороте ярко-красного удостоверения...

– Старший оперуполномоченный областного угрозыска майор Перепелица - речитативом отрапортовал мужчина, и Ганин испуганно, по-крабьи, молча попятился назад, в сени. Но отвечать ничего и не надо было. Майор Перепелица быстрым и уверенным шагом уже пересек сени и вошел в основное помещение, профессиональным взглядом окидывая все - стены, стол, шкаф, часы, умывальник, лестницу на чердак, полупустую бутылку настойки на столе, раздавленный окурок на полу... Майор, как и все следователи, был одет в штатское - замшевый мягкий коричневый пиджак, полустертые синие джинсы, кроссовки, под мышками он держал коричневую кожаную папку.

– Так, так, так, так... Следы попойки, два стакана, два стула... Все ясно, все ясно...
– пробормотал еле слышно себе под нос оперуполномоченный, и, как бы только сейчас заметив, что находится в чужом доме и что у этого дома есть свой хозяин, повернулся к Ганину и спросил:

– Разрешите присесть?

– Да, да, конечно, садитесь, садитесь, пожалуйста...
– закудахтал Ганин, услужливо, но при этом как-то неловко и неуклюже, поднося стул под зад следователя, при этом получалось, что стул своими передними ножками как бы бодал ноги следователя.

– Спасибо, я сам...
– хмыкнул в свои густые черные усы майор Перепелица, и, легонько вырывая у до сих пор находящегося в шоке Ганина стул, сел на него, внимательным взглядом окинув всю его мешковатую, несколько неуклюжую фигуру от макушки до пят. Ганину в этот момент хотелось провалиться прямо в подвал. Он покраснел и почему-то почувствовал себя преступником: у него даже предательски задрожали руки, ноги и он тоже поспешил сесть, но подальше от неприятного визитера, на кровать...

– Курите?
– быстро спросил Перепелица, доставая серебряный портсигар.

– Да... то есть, нет, не курю - испуганно ответил Ганин.

– Так 'да' или 'нет'?
– недоуменно поднял брови майор.

– Нет... Курил, но бросил давно, лет пять назад...

Майор с уважением посмотрел на Ганина и опять хмыкнул себе в усы.

– Не возражаете?

– Нет-нет, что Вы! Вот, пепельница...

Оперуполномоченный закурил, молча продолжая осматривать Ганина: на всю его мешковатую фигуру в мятой рубашке, на его опухшее со сна бледное лицо, опущенный вниз взгляд из-под больших 'черепашьих' очков с очень толстыми стеклами, а потом перевел взгляд на несколько пейзажей на стенах - сосновый лес, излучина реки, колодец у луга...