Вредители

– А кто вообще такой этот Андре Жид?

– Насколько я понял из того, что пишут в журналах, его не особенно читают даже во Франции, но зато все слышали про его короткий плащ и фетровые мексиканские шляпы. Не знаю, продаются ли такие у нас, особенно сейчас, с этой войной на море.

– Однако слава о его шляпах дошла даже до наших островов.

– Вопрос упорства. Вот Марселя Пруста у нас тоже мало читают. Зато даже мои одноклассники знают, с кем он развратничал, не покидая пробковой комнаты. И очень просят у меня книгу о его жизни и творчестве. По-моему, это тот самый случай, когда каждый находит в значительном авторе именно ту сторону, которая ему ближе.

Банкир поразмыслил над этим, затем спросил уже про другое:

– А про Луи-Фердинанда Селина что слышно? Я не очень знаком с его сочинениями, но фамилия запомнилась. Какая-то не по-французски простая. Его собирались переводить где-то лет пять назад, но так и заглохло.

– В газетах пишут - по прежнему живёт в Париже и публикуют фотографию его прославленного кота. Много курит, восхваляет правительство Виши, обличает мировое еврейство и призывает к геноциду, мечтает умереть, играя на флейте. И за это его презирают все левые французские писатели. А сам Селин по-прежнему презирает не только левых французских писателей, но и всё человечество целиком. Что неудивительно для врача-венеролога с бедной парижской окраины - ведь в мир он смотрит через известные места. Думаю, если лет через десять власть не сменится, его включат в школьную программу по литературе.

– Вот!- и палец банкира с пожелтевшим от табака ногтём чуть не уткнулся Кимитакэ в нос.

– Что такое?

– Если бы ты знал, как Соноко нравилось проводить с тобой время - ты бы не презирал себя так сильно, как этот французский Селин. Пожалуста, пойди, посмотри в её комнате - может мысль какая настигнет. Ну, или ничего не получишься, найдёшь свои любовные письма и заберёшь, как если бы их не было.

– Да не было никаких писем.

– Ну, значит, не заберёшь, раз никаких не было.

Хозяин раскрыл ещё одну клетчатую створку раздвижной двери, теперь уже на другой стороне комнаты. Открылся вид на столовую с книжными полками у стен. В углу изгибалась винтовая лестница, совершенно неожиданная в этом традиционном доме. Кимитакэ догадался, что она ведёт на второй этаж и что именно туда его и приглашают.

Он не стал спорить. Но усталось бессонной ночи и алкоголь дали своё - когда школьник проходил мимо книжной полки, его порядочно качнуло.

Он попытался схватиться за книги - и с полки свалился переплетёный в зелёную кожу томик Верлена - одно из тех изданий, что покупают в магазине европейской литературы, чтобы поставить на полку, демонстрировать образованность и никогда не читать. Звонко хлопнул корешком и открылся на стихотворении “Калейдоскоп”.

Кимитакэ бережно поставил его обратно. И только потом начал восхождение, вцепившись в перила и тщательно проверяя каждую ступеньку.

Банкир смотрел на него снизу вверх - грузный, пьяный, но даже в таком виде очень значительный.

26. Парижский эпилог

Комната у Соноко была привычно тесной. Был стол чтобы делать уроки, полочки, где хранились тетради, блокноты и ручки, сундук для одежды, несколько подушек на полу. Получается, она, по старой традиции, предпочитает писать, сидя на полу или таким же напольном кресле со спинкой - вот оно, кстати. в сложенном состоянии.

На столике - небольшая икэбана, стиль такой же лохматый. Возможно, она и принесла в этот дом моду на такой стиль. А может и наоборот - от отца нахваталась.

Кимитакэ опустился на пол и попытался собраться с мыслями. Что же здесь может быть? И что он собирается тут найти?

Он попытался вспомнить хозяйку, представить, как она здесь жила. Но вспомнился только мягкий и нежный вкус её любимого зелёного чая сорта Сентя Фукамуси, и ещё суровый, мужской запах от её шеи.

Голова кружилась, в ушах звенело. И какая-то муть поднималась всё выше и выше - и в конце концов Кимитакэ начал сгибаться от этой тяжестью.

***

Он уже почти совсем согнулся, но тут перед ним легла зыбкая тень. Кимитакэ поднял чудовищно отяжелевшую голову и увидел растрёпанного европейца в небрежно расстёгнутом сером пальто, с некогда белым шарфом и растянутым свитером, завшим лучшие времена. Сам человек был уже не молод, его лицо изукрасили морщины, а перед зачёсанными на затылок лохматыми волосами предательски сверкали залысины. Выражение лица у него было брезгливое - и цепкий взгляд птицы-падальщика.

Без единого слова он схватил Кимитакэ за рукав и, когда школьник поднялся, потащил его какими-то сумеречными коридорами.

– Публика ждёт!- бормотал человек в пальто.- Парижские ублюдки желают видеть японского ублюдка, себе подобного.

От него пахло чем-то на спирту - может быть, дорогой выпивкой, а может, дешёвым одеколоном. Но во всей этой небрежности был тот самый едва уловимый парижский шарм, который так чуют некоторые девушки.

– Я узнал вас,- произнёс Кимитакэ,- Удивительное совпадение - но мы как раз обсуждали ваше творчество. Вы - Луи-Фердинанд Селин. Я ничего не перепутал?

– Похоже, теперь меня ненавидят даже в Японии. Какой я значительный!

– Уверяю вас, придёт время и про вас будут узнавать даже русские школьники, листая автомобильный журнал на уроке труда.

– Может, ты и с книжонками моими знаком?

– Приходилось о них слышать. Нас учили французскому, я могу разобрать, что про вас пишут.

– И как - неужели понравились?

– Я не критик - я каллиграф. Хемингуэй, про которого вы могли слышать, как-то сказал, что одну книгу может написать почти каждый: это будет книга о самом себе. Ваш случай отличается только тем, что вы дописываете эту книгу и дописываете, прибавляете к ней листок за листком, томик за томиком. Дело ваше, но как по мне, такая тема быстро приедается.

Селина так и передёрнуло от этой новости.

– Я не понимаю, как смысл писать сейчас романы,- почти сплюнул он,- Вроде тех поделий, что штампует этот левак Сименон. Кого-то кто-то убил - а потом двести страниц выясняем, кто и зачем это сделал, с описанием соседних кафе с переулками. А меня вот не волнует, кто убийца! Потому что нет разницы, кто убийца, - внутри у каждого один и тот же мусор, дрянь, гниющие надежды и бесплоднейшие фантазии!

И с облегчением замолк - потому что коридоры закончились. Селин отдёрнул чёрный занавес - и они оказались на арене. Куда не посмотри - в тьму под куполом уходили ряды, плотно забитые европейской публикой.

Кимитакэ догадался, что они оказались в пусть и оккупированной, но Франции. Может быть, даже в самом Париже. Он поискал взглядом в толпе Андре Жида, но ни короткого пальто, ни мексиканской шляпы нигде не было видно.

Тогда он перевёл взгляд на арену. Здесь было безлюдно - ни акробатов, ни фокусников, ни клоунов. Не было даже учёных слонов. Только небольшой, по-европейски высокий столик, а на нём стопка бумаги, кисточка и огромная беломраморная, с венозно-синими прожилками чернильница, уже заранее наполненная до отказа.