Время Апокалипсиса

Бойкая и разбитная лахудра Оксана Махоткина весело засмеялась, подбоченилась гордо:

– Нашел чем пугать. Я так думаю, что и среди Ангелов мужики попадаются. Отмолимся совместно. Это ты, Аркадий, все добро наживал. А наши грехи небольшие да сладкие, вон они около дома бегают.

– Ишь, невинные, - криво усмехнулся Аркадий Ухватченко и плюнул.

Войдя во двор, Ухватченко увидел жену. Алевтина Николаевна, расставив полные, но не потерявшие стройности ноги, стояла рядом с костром и швыряла в него пуховые да шерстяные платки, что вязала всю зиму для продажи

в Царицыне.

– Ты что ж это, мать?
– спросил Ухватченко.
– Совсем обезумела?

– Молчи!
– Алевтина Николаевна подбросила в огонь еще сверточек.
– Не хочу, чтобы после меня кто-то всего этого касался! Сам-то куда ходил?

– К Храбрых я ходил, - нехотя признался Ухватченко.
– Сдаваться ходил. Только он мне отказал.

– И-ии, - сказала жена.
– Дурак ты старый. Нашел время! Кому она сейчас, твоя вина, нужна?

– Я ж ему все отнес, - не слушая жены, продолжал Аркадий.
– Все банки повыкопал. А он мне сказал, там, мол, откупаться будешь! Ну, не подлый народ, Аля? Ну взял бы да и оформил. Ему все равно, а мне, глядишь, завтра заступничеством обернулось бы!

Он прошел к летней кухне, поставил звякнувший мешок на стол.

– Ты не очень рассиживайся-то!
– прикрикнула Алевтина.
– Огурцы не политы, из погреба кадушку вынесть надо!

– Кто их есть будет, огурцы твои!
– буркнул Ухватченко.
– Ты еще яблоки незрелые меня собирать заставь! Самое время!

Он скрылся в кухне и появился вновь, держа в руке зеленую тяжелую бутылку из-под шампанского. Судя по цвету, в бутылку было налито нечто покрепче. Наполнив стакан всклянь, Ухватченко медленно выцедил его и некоторое время стоял с зажмуренными крепко глазами, нюхая согнутый в суставе указательный палец.

Алевтина легкими шагами подбежала к столу, схватила бутылку.

– Огурцы полить ему некогда!
– гневно раздувая ноздри, закричала она. Глаза у нее стали темными от злости, на полных щеках загулял румянец.
– А водку жрать без закуси - самое время!

– Замолчи!
– сдавленно сказал Ухватченко.
– Замолчи, дура! Через тебя все!

Он открыл глаза и зашарил взглядом по столу, но ничего подходящего, кроме вялого кривого огурца, не обнаружил. Надкусив его, Аркадий сморщился от горечи.

– Давай!
– сказала жена.
– Всегда я в твоих неприятностях виноватая. У-у, храпоидол, залил с утра зенки!

Ухватченко злобно швырнул в нее огурцом и - попал. Алевтина взвизгнула, блеснула злым глазом, но побоялась мужа.

Поставив бутылку на стол, она упала на скамейку у стола, спрятала лицо в ладони и горько, навзрыд заплакала, голося и подвывая. Ухватченко знал жену хорошо, не один год ведь жили и не один пуд соли съели. Знал он, когда Алевтина притворяется, разжалобить хочет, но сейчас она рыдала горько и искренне. "Да что это я?
– с тоской подумал Аркадий.
– Зачем зверя в себе бужу?

Сколько нам еще той жизни осталось?"

Он шагнул к Алевтине, обнимая ладонями ее вздрагивающие плечи, вдохнул запах ее волос и неожиданно для себя тоже заплакал, неслышно и горько, как плачут обычно мужики, когда устают от напастей да неприятностей. Жена не отстранилась, не отодвинулась, только всхлипывать тише стала и уткнулась мокрым носом в его ладони.

– Ничего, Аля, ничего, - вздохнул Аркадий, вздраги-вающе втягивая саднящим горлом воздух.
– Не плачь.

Может, оно все еще и обойдется...

А в небесах над Россошками плыло темное марево, напоминающее дым из паровозной трубы. Чуть ниже сновали, словно играя в салки, разноцветные шары, сталкивались, рассыпая при столкновении многочисленные искры, и тогда раскатывался дребезжащий трепетный грохот, как после удара молнии в грозовой туче. Грохот этот потревожил ворон, что селились в лесополосе вдоль дороги на Вертячий, вороны поднялись в небо, хриплым многоголосым карканьем своим пугая собак и кошек в близлежащих дворах.

На работу никто не пошел, поэтому люди по-соседски собирались на скамеечках у дворов, живо обсуждали происходящее, делились сомнениями и тревогами. Занятий в школе не было, и детвора, которая оказалась предоставленной сама себе, проводила занятия в соответствии со своими представлениями об отдыхе. В детстве не верится в смерть, поэтому детвора воспринимала завтрашний конец света как обязательное и скучное мероприятие. Многие купались в пруду, некоторые ловили рыбу, а над поселком, заглушая карканье ворон и лай собак, раскатывались звуки маршей, которые крутили в администрации.

Апраксин и еще несколько стариков из ветеранов последней войны, надев пиджаки со звенящими на груди медалями да орденами, торжественной и надменной стайкой ходили по дворам, где их охотно угощали. И неудивительно - самому-то пить было совестно, да и жены не приветствовали дневную пьянку, а тут вроде и повод каждому был соответствующий, позволяющий для бодрости и присутствия духа пропустить стопку-другую, да и разговор под угощение более откровенный и искренний.

Степанов с Ворожейкиным шли по поселковой улице, чуть отстав от них, шагал Кононыкин, задумчиво загребая кроссовками дорожную пыль. Степанов с Ворожейкиным приостановились и подождали отставшего.

– Дима, - сказал Ворожейкин, - может, и вы с нами? Саша предлагает пойти к нему.

– А чего мы у него делать будем?
– буркнул Кононыкин.

– Н-ну, - с легким сомнением протянул Ворожейкин, - Посидим, поговорим. Вы нам о журналистах расскажете, о путешествиях ваших...

– Знаю я эти посиделки, - солидно возразил Дмитрий.
– Дядя Саша за "томатовкой" полезет, к вечеру наберемся по самые ноздри, потом к Магометову пойдем, махан кушать будем. А утром, естественно, встать не сможем. Будем ждать, когда нас ангелы на руках понесут. Нет, мужики, не хочется!

– Молодой еще, - вздохнул Ворожейкин.
– Вот кровь в вас, Дима, и играет.

– А вот интересно, - сказал Степанов, пристраиваясь к семенящему шагу Ворожейкина.
– Что сейчас американцы делают? Тоже небось ведь знают про завтра.

– Чего они могут делать, - хмуро сказал Кононыкин.
– Тоже, наверное, пьют. Или молятся.

– Нет, Дима, не скажите, - возразил Ворожейкин.
– Все-таки развитая страна. Я бы сказал даже - высокоразвитая.

– Ага, - сказал Кононыкин.
– Саранчу дефолиантами Потравить, живых мертвецов в крематориях пожечь, чтобы костями по ночам не гремели, а ангелов из зенитного комплекса "Патриот" ракетами посшибать.

– Это в вас неверие в человеческое могущество говорит, - сказал Ворожейкин.
– И вообще, вся беда России заключается в том, что мы в душе своей атеисты. Нету в нас искренней веры.

– Поэтому я и сказал, что они там скорее всего молятся, - хмыкнул Кононыкин.
– Не думаете же вы, Ни-канор Гервасьевич, что они попытаются сопротивляться неизбежному? Это больше нашим подходит, американцы народ богобоязненный, они каяться станут.

– Нет, все-таки это несправедливо, - вздохнул Ворожейкин.
– Если Он наделил нас свободой воли, то по какому праву судит теперь?