Время Апокалипсиса
Шрифт:
Схватив со стола газету, Пучеглазов принялся с остервенением рвать ее. Бросив обрывки в урну, Николай повернулся к собравшимся с просветленной улыбкой.
– Еще шесть штук осталось, - сообщил он.
– Почти весь тираж собрал, всего шесть штук еще найти надо.
По-спринтерски взмахивая руками, он устремился вдоль улицы дробным галопом. Сидящие за столом проводили его неодобрительными взглядами.
– Совесть проснулась, - удивленно покачал головой Степанов.
– Гляньте, мужики, даже на человека стал похож!
Отец Николай гулко кашлянул. Похоже было, что где-то его накануне
– Что говорить, - бухнул он.
– Истинно сказал Иов
"Блажен человек, которого вразумляет Бог".
– Осознал, значит, - закивал Ворожейкин, - Я так скажу: в любом человеке живет и светлое, и темненькое. А совесть - она как регулятор. Вот проснулась она у Пу-чеглазова и в светлую сторону обратила!
Кононыкин фыркнул:
– Размечтались! Совесть, светлая сторона... Вы из этого Пучеглазова джеддая не делайте. Все гораздо проще, он вчера обращение не дослушал, а сегодня узнал, что за брехню больше дадут.
Они посидели, помолчали. День был обычным - солнечным и без ветра. В синеве небес наблюдалось слабое серебристое шевеление - словно паутину трепало.
– Пойду, - сказал Степанов.
– Вам хорошо, вы приезжие, забот у вас никаких.
– Какие теперь заботы, - сказал Кононыкин.
– Подумаешь, куры недоены останутся, свиньи нестрижены. Потерпят до завтра. А там всех досыта накормят!
Степанов рассудительно покачал головой:
– Чудак ты. Я курей да поросят еще вчера распустил на все четыре стороны. Нас карать будут, с людей спросится! Что ж им-то мучиться, когда нас заберут?
– А куда ж ты тогда торопишься?
– удивился Кононыкин.
– Какие у тебя заботы? Посуда не мыта? Белье не стирано?
Степанов встал.
– Окно докрасить хочу, - просто объяснил он.
– Половину выкрасил, а другую не успел. Может, оно теперь и ни к чему, но все-таки душа красоты хочет. Домишко кукленочком смотрится, а окно вот не крашено. Прям как бельмо.
Кононыкин поднялся.
– Тогда и я почапаю, - громко объявил он.
– Юрок, наверное, из города уже приехал. Узнаю, как там и что!
– У Исаи было сказано, - вдруг вроде совсем не к месту ожил отец Николай, - "Многочисленные домы эти будут пусты, большие и красивые - без жителей...".
И заплакал.
Но утешать его было уже некому, Ворожейкин подумал и с шустростью, совсем не подходящей для пожилого человека, побежал за Степановым.
– Саша, подождите, - сказал он.
– Можно мне с вами? А то от этого безделья мысли такие - хоть в петлю...
Глава седьмая
Завскладом Ухватченко словно обезумел. Пришел к участковому, сопя, выставил несколько четвертей с закатанными в них купюрами да золотыми изделиями, сел и, заискивающе глядя участковому в глаза, сказал:
– Сажай меня, Иван Николаевич. Изнемогся я уже.
– А у меня на тебя заявлениев нету, - ответил участковый Храбрых.
Был он из сибиряков, отец его защищал Царицын да после ранения осел в Россошках, женился, детей настрогал. Ванька Храбрых в семье девятым был и самым хулиганистым. Потому и в милицию пошел. Три года в городе проработал, а там домой потянуло. Тут как раз старый участковый Дуличенко Владимир на пенсию вышел, и Храбрых его место занял. Царских указов
Храбрых никогда не читал, но сметливым умом своим сам дошел, что народ напрасно обижать не надо, лишнего брать нельзя, без указаний не действовать и поперек батьки в пекло не лезть. Потому и прослужил тридцать лет, хоть и в малом капитанском чине.– Каких еще заявлениев?
– возмутился Ухватченко.
– Я сам себе заявление. А вот это все, - он обвел рукой банки, - вещественные доказательства. Давай доставай свои наручники, мне в камеру уже пора!
– А не буду я на тебя наручники надевать, - уперся участковый.
– Нет у меня, понимаешь, данных, чего ты и где украл.
– А я тебе расскажу!
– уверил милиционера Ухватченко.
– Садись, Ваня, записывай.
– И доказательств нету!
– отбивался по инерции участковый, но в глазах его уже стал виден беспощадный охотничий блеск.
– Будут, будут тебе доказательства, - горячо зашептал Ухватченко и ловко пододвинул Храбрых одну из банок, - и свидетели будут, и накладные... А это тебе, Ваня, за труды. В протокол ее можешь и не вписывать.
– Сам чистым хочешь быть, - раздул ноздри Храбрых, - а мне, значит, взятку предлагаешь?
Ухватченко смутился. Глазки на сытом выбритом лице забегали растерянно. Губы в смущенной улыбке скривились.
– Да какая это взятка!
– замахал он обеими руками.
– Так, детишкам на молочишко!
– Забери, - хмуро посоветовал участковый.
– Там откупаться будешь.
– Злой ты, Ваня, - горько сказал Ухватченко.
– Я ведь от чистого сердца. Сказано ж в Писании: не согрешишь, не покаешься.
– Иди, иди!
– Участковый уже принял решение, это было видно по его медальному лицу.
– Не нужно нам... этого...
– Эх, Ваня!
– укоризненно простонал завскладом, укладывая свои сокровища в широкий и объемистый картофельный мешок.
– Раньше ты другой был. И маслицем с медком не брезговал, и семя подсолнечное мешками брал. Брал ведь, Ваня?
– За то и отвечу, - играя желваками, сказал участковый.
– Иди, Аркадий Андреич, Господь с тобой!
Ухватченко собрал банки в мешок, аккуратно его завязал и, сгорбившись, вышел на крыльцо дома поселковой администрации.
Из окна кабинета главы администрации слышался спор.
– Ты ж, паразит, весь поселок замутил!
– кричал глава.
– Всех перебаламутил, всех перессорил! Все у тебя непорядочные, один ты чистый. А вот тебе! Не будет тебе, Аким, положительной характеристики! На чужом горбу захотел в Рай въехать? Иди отсюда, иди! Я лучше Ваньке Непомнящему положительную характеристику напишу, чем тебе!
– Не губи, - ныл Поликратов.
– Христом Богом прошу, не губи! Не бери грех на душу, Степаныч!
– Иди, иди, - напутствовал Поликратова глава Рос-сошек.
– Господь подаст!
Ухватченко злобно плюнул, подхватил мешок и двинулся к дому.
Из колонки рядом с домом набирали воду в ведра две его соседки. Оторвавшись от своего занятия, они молча смотрели на заведующего складом.
– Чего уставились, мокрощелки?
– не выдержал Ухватченко.
– Вылупили зенки! Думаете, вам там сладко будет? Все, все вам там припомнят! Всех мужиков посчитают!