Время бросать камни

Толпа заволновалась. Когда оратор бросил последние слова, ему бурно зааплодировали, раздались крики: «Ура! Ура! Браво! Молодец!»

Этим никому тогда не известным молодым человеком был Г. В. Плеханов.

Над толпой взвился красный флаг с броской белой надписью: «Земля и воля». В воздух полетели шапки. Одобрительный гул прокатился по площади.

Со всех сторон площади пробивались к Плеханову городовые. Заверещали свистки. Сыпались налево и направо удары. Молодежь яростно отбивалась. Множество штатских усердно помогали хватать всех, кто казался причастным к демонстрации. На задерживаемых кидались по двое и трое, сшибали с ног, били по лицу, волокли по снегу, не давая подняться. Заалели пятна крови.

Люди разбегались, их догоняли, вывертывали руки, оттаскивали в стороны, швыряли в сани извозчиков. Городовых все прибывало…

Площадь очистили. Задержанных развезли по участкам.

Дмитрия поразило, что в этой студенческой демонстрации у Казанского собора приняли участие и многие рабочие петербургских заводов.

Следствие по делу о демонстрации закончили, по тем временам, быстро. Уже в середине января — через 43 дня — оно рассматривалось опять Особым присутствием правительствующего Сената. Приговор, как и по предыдущим политическим процессам, был суровым. 21 человек осужден к каторжным работам до 15 лет с поселением в Сибири. Среди привлеченных к суду опять были и студенты Медико-хирургической академии. Плеханову тогда удалось избежать ареста и суда.

Дела у Дмитрия не улучшались, а, наоборот, шли все хуже и хуже. Он теперь и сам перестал верить, что сможет получить от издателя за роман пятьсот рублей, хотя было даже решение суда. А тут еще и болезнь, которая резко обострилась. Сократились журнальные заработки, было не до репортерства. Дмитрий даже не смог заплатить за обучение в университете. Каждый перевод из Нижней Салды он получал с чувством вины, теряя веру в себя.

Последовал и еще один неожиданный удар. В книжных лавках появился его роман «В водовороте страстей», выпущенный издателем Тракшель. На обложке стояло: Е. Томский. Ниже, в скобках, — «псевдоним».

Дмитрий обратился к издателю с требованием выплатить деньги.

— Чем вы докажете свое авторство? — нагло спросил тот.

Прямых доказательств не было. Дмитрий знал, что издатель журнала, с которым он судился, не даст Дмитрию свидетельство о его авторстве.

— Я подам в суд, — попробовал Дмитрий испугать издателя.

— Чего же вы добьетесь?

— Установления принадлежности мне романа, бессовестного грабежа.

— А был грабеж? Ах, молодой человек, ловко вы бросаетесь словами. Я легко докажу, что издал ваш роман лишь из искреннего побуждения, из сочувствия молодому дарованию. Мне издание вашего произведения, — если оно только ваше, — принесло лишь убытки. Уж если кто с кого должен взыскивать, то не вы с меня, а я с вас! Вот и поразмыслите… Но послушайтесь моего совета. Вы молоды, полны сил, только вступили на литературную стезю. Разве вы не знаете, что многие журналы не платят авторам за первые публикации? Так вот и со Львом Николаевичем в свое время поступили… Пробивайтесь, ищите в литературе свой путь, добивайтесь признания. Тогда будут у вас и деньги. Считайте, что мы вам пришли на помощь, рекламируя ваше первое большое произведение. Поверили в вас, поддержали ваши духовные силы. Может, ваш роман будет замечен и вы приобретете известность в литературных кругах. Тогда вспомните и нас добрым словом!

Все разом, в каких-нибудь несколько дней решилось… Делать было нечего — Дмитрий возвращался домой.

На Николаевский вокзал его провожала Аграфена Николаевна. Она понимала необходимость отъезда больного Дмитрия на Урал, но не могла скрыть горечи расставания.

Простая, искренняя в своем чувстве женщина. Она скрасила его жизнь, была добрым другом в самые трудные и тяжелые дни, которые выпали ему в эти годы.

Не образ ли этой женщины невольно стоял перед Маминым, когда он писал свою позднюю повесть «Черты из жизни Пепко», описывая студенческие годы в Петербурге, литературные мытарства? Многое свидетельствует, что прообразом героини повести Аграфены Петровны послужила Аграфена Николаевна Иванова. В этом выразилось уважение к ней Мамина.

Дальняя дорога — это и душевное исцеление. Дмитрий оглядывался на прожитые петербургские годы, взвешивая заново все свои решения, все случаи, когда в чем-то поступался, тратил напрасно силы и время, проявлял легкомыслие. Курса университета не закончил, писателя из него не получилось… Но ведь все поправимо, все можно наверстать. Победив нездоровье, он сможет через год вернуться в Петербург, в университет. Литераторства не оставит, это же ясно! Повысит меру требовательности к себе, точнее определит свои цели в литературе. Надо оставить мысли о поражении. Его не было. Возвращение домой — лишь передышка. Воздух родины исцелит его, напоит новыми силами.

Панорама Волги, сильное движение могучих вод безраздельно захватили Дмитрия. Душа словно бы обновлялась при виде речных просторов, высокого неба, торжественного покоя берегов, синевших вдали и манивших к себе.

От Камского устья, где воедино сливались желтые и белесоватые воды двух русских величавых рек — Волги и Камы, соединявших уральские и русские стороны, повеяло дыханием родного края. Белые волжские отмели, заросшие орешником и дубами, сменились красноватыми глинистыми берегами, а по горам, все более круто поднимавшимся над быстрой Камой, пошли строгие хвойные боры.

Дмитрий думал о том, что как только перевалит он через Камень (так порой называли Каменный пояс Урала) — и попадет точно в другое царство, в горный край заводов, промыслов, рудников, неисчислимых богатств земли; в край народного горя, нужды, продолжающегося крепостничества.

Но это — его родина, его народ, от которого нельзя ему отрываться во все дни жизни своей.

Преодоления

Моя цель — самая честная: бросить искру света в окружающую тьму, окружающую языци.

Д. Н. Мамин-Сибиряк

1

Родные уральские места…

Первое впечатление бывает обычно самое сильное. Оно охватывает картину в целом, потом дробится на частности и подробности, не уловленные сразу.

Каким же неприемлемым против тихого Висима предстал перед Дмитрием большой заводской поселок Нижняя Салда, где жили теперь Мамины, раскинувшийся на всхолмленной равнине, с поредевшими от вырубок ближними лесами, распаханными вокруг землями.

Особенно поразил поселок обширностью городских застроек и многолюдством. Скорее уездный городок, чем заводской поселок. В нем около десяти тысяч жителей, чуть ли не впятеро больше, чем в Висиме. Почти две трети его населения связано тесно с заводом. После Нижнего Тагила — это второй по величине завод Демидовых.

Издалека, при подъезде к Нижней Салде, сначала виднелось темное облако дыма, потом показывались золотистые купола двух больших каменных церквей. В центре — солидные купеческие лавки, даже, рынок, чего не водилось в Висиме, с каменными магазинами, складами, лабазами, длинными столами под навесами. Самые большие каменные дома — господский, управителя завода, неподалеку — двухэтажная заводская контора. Центральная улица засыпана мелким острым доменным шлаком. Дома, с огородами на задах, разбежались по течению реки Салды многими длинными прямыми, без деревца, улицами, заросшими по-сельски курчавой травой. Ближе к заводу, на большой площади, растянулись громадные топливные запасы, с высокими, в несколько рядов, дровяными поленницами и черными гребнями древесного угля. Круглые сутки тут шла бойкая суета десятков баб и мужиков, занятых непрерывной погрузкой дров и угля. Но сколько ни вывозили топлива на завод, эти штабеля никогда не скудели. Совсем неподалеку — многочисленные заводские каменные строения, над которыми поднимались четыре темные, блестевшие на солнце крутыми железными боками, доменные печи с вечными над ними тяжелыми дымами.

Из окон родительского дома с одной стороны виднелся далеко уходивший обширный пруд в голых берегах, с редкими каменными валунами и кривыми раздерганными ветрами соснами, с другой, левее — четыре доменные башни у самой плотины. По ночам, когда стихали дневные шумы, особенно внушительным было их тугое гудение. При выпуске чугуна из жерл домен вырывались драконьи языки пламени, полоскавшиеся на ветру, сыпавшие рои искр. Вся окрестность озарялась тревожным багровым заревом.

До чего же спокойно потекли первые дни жизни под кровлей родительского дома, в кругу самых близких и любящих людей у прибывшего в Нижнюю Салду петербургского студента! Отогревалась душа у Дмитрия, затягивались сердечные рубцы. Петербург, где каменные дома бесконечных улиц, с глухими колодцами дворов, стояли суровыми плотными рядами, смыкаясь стенами, оставшийся в памяти гнилыми туманами, сырыми холодами, раскаленной летней пылью, словно отступал куда-то в недавнее и все больше отдалявшееся прошлое.