Время бусово

Лунный свет, пробиваясь сквозь маленькое оконце, затянутое бычьим пузырем, причем, в два слоя с небольшим промежутком между ними, не мог разогнать ночной сумрак.

— Что встрепенулась? — перестав похрапывать, поворачиваясь на другой бок, недовольно буркнул Бродич, не открывая глаз. — Спи. Еще петухи не пели.

— Слышишь, как собаки брешут, — вместо ответа тревожно отозва-лась Купава, — не волков ли чуют?!!

— Скажешь тоже, — не согласился с супругой Бродич, не желая рас-ставаться с нагретой постелью и сонной дремотой. — Волков в окрестно-сти осталось с пяток, не более, сам по следам подсчитывал. — Однако глаза открыл и тоже стал прислушиваться к неистовому лаю.

— Пяток-то пяток — да если к нам в закуток, — не стала оспаривать доводы мужа Купава, но и свою тревогу не забыла передать в короткой реплике. — Сколько овец-то уже в округе волки вырезали… Сколько народу бедствовать теперь будет?..

— И то верно, — вынужден был согласиться с доводами Купавы Бродич и одним рывком выбросил свое тело из-под теплой медвежьей шкуры — давнишнего трофея, — бережно хранимого в семье еще со вре-мен молодости Бродича, когда он в год строительства крепости, спасая молодого жреца, завалили медведя-шатуна, служившей им с женой в качестве одеяла. — Собаки, действительно, не со скуки брешут, а словно волка чуют… Особенно сука, Дымка: вон, то скулит, то с лютостью взвывает. Собаки волка всегда боятся, потому и лают с подвывом, как с испуга. — Пояснял он, в темноте на ощупь находя и одевая на себя теп-лые брюки и меховые сапоги. — Хорошо, что луна: хоть что-то можно разглядеть на улице. А то — и в шаге ничего не разглядеть. Хотя, если волки, то у них глаза всегда горят, не ошибешься.

— Давай-ка, Яруна разбудим, — предложила Купава и, не дожидаясь ответа мужа, метнулась к соседним полатям, на которых спал их перве-нец, уже женатый двадцатилетний крепыш. Ложе родителей и женатого сына разделяло легкая занавеска.

— Ярун! — позвала тихо, но настойчиво, ища на ощупь плечо сына, чтобы расшевелить.

— Не стоит, — запоздало воспротивился Бродич, — может, и тревога пустая, и никаких волков поблизости нет. Да если и волки, чай сам справлюсь. Не маленький.

— Да я уже не сплю, — отозвался со своего ложа Ярун. — Наши соба-ки и мертвого поднимут. Особенно Дымка. Да и Дымок ей ни в чем не уступает. Эт, как его разбирает!

Если Дымка лаяла голосисто, то Дымок, словно филин ухал: ко-ротко и басовито, как и подобает крупным самцам, хотя и был от перво-го или второго помета Дымки. Однако в нем была не только материн-ская кровь, но и кровь воеводского пса Дозора. А, как известно, курский воевода Хват пустяшных псов никогда не водил и не водит. Вот и по-шел Дымок статью и голосом в родителя.

Ярун выпростал из-под толстого теплого одеяла, принесенного в его дом в качестве приданого супругой Жалейкой, и теперь укрывавше-го их от ночной промозглости. Заскрипевшие под его мощным телом доски полатей сообщили, что молодец встает.

— Ты далече? — совсем не сонным голосом, хотя и не впопад, спро-сила Жалейка, видать давно проснулась, но лежала молча, прислушива-ясь к разговору свекра и свекрови. — Может, и мне с вами?

— Да лежи ты, Аника-воин, — одеваясь, обронил добродушно Ярун, незаметно для самого себя, подражая манере беседовать с домочадцами отца. — Тебя тут только не хватало.

Жалейка, услышав отповедь мужа, притихла, как мышка. Честно говоря, не очень-то хочется вставать среди ночи и выбираться из теп-лой, нагретой их молодыми телами, постели. Но та жена не жена, кото-рая не готова быть рядом с мужем. Вот и вызвалась со своей помощью. Да и пример свекрухи всегда был перед глазами: Купава всегда рядом с мужем. Женой Яруна Жалейка стала недавно. Только половина года прошла, как на праздник Купалы они слюбились. Но до этого они жили рядом, в одном городище, и в детстве не раз, бывало, дрались между собой, порой до красной юшки из носа. А повзрослели — и полюбили друг друга. Теперь она носила под своим сердцем плод их любви. Об этом знал не только муж Ярун, но знали также свекор и свекровь, и все вместе они оберегали ее, как могли, ибо любили, за родную считали.

— Давай, сынок, пошевеливайся, — поторопила Купава Яруна, — отец хоть и один справится, вон какой еще богатырь у меня, — улыбну-лась, по-видимому, она, — но помощь ему не помешает. А ты, невестуш-ка, — поддержала она сына, — подремли. День придет — наработаешься еще. Мужики наши, чай, сами знают, что им делать. Так что, полежи чуток.

— Матушка, быть может… — попыталась Жалейка привстать с по-стели, несмотря на ласковые и заботливые слова мужа и свекрови.

— Лежи, лежи, кому говорят, — прикрикнула Купава на невестку, чуть повысив голос и построжав. — Сказано же…

Жалейка присмирела.

Пока Ярун вставал и одевался, Бродич уже ощупью отыскал свое охотничье копье и колчан с луком и стрелами. Впрочем, искать не при-шлось, вся охотничья справа находилась на своем месте, а место давно было определено. Хоть днем, хоть ночью, как в этот раз, хоть с завязан-ными глазами Бродич мог безошибочно найти это место и необходимую справу. Взяв в руки колчан, задумался на мгновение: то ли брать с со-бой, то ли не стоит, ведь не на охоту, в самом деле, идет. Подумав, от-ложил лук на место.

Собаки, почуяв в доме движение хозяев, еще пуще принялись ла-ять. Их лай стал напористей и тревожней, явно чувствовали близость хищников.

— Цыть! — прикрикнул в сердцах на собак Бродич. — Разбудили — спасибо, теперь помолчите чуток.

Как не было в хатке Бродича темно, но глаза уже привыкли к тем-ноте и различали, если не лица вставших людей, то их силуэты. К тому же остатки сна от разговоров и суеты одевания уже улетучились.

— На-ка, Ярун, копье, — протянул Бродич свое копье сыну, опреде-лив его скорее по голосу, чем по еле заметной тени в сумраке жилища, — я, пожалуй, топор прихвачу. Им сподручнее… — Нагнулся и достал из-под широкой лавки свой плотницкий топор.

— Ну, что, пошли что ли?

— Пошли! — отозвался Ярун, слегка подрагивая плечами от ночного холода, (как ни пытались жарко топить печку, чтобы нагреть избенку, но холод в ней собирался к утру такой, что пар изо рта был виден).

— Вы далеко? — раздался из-за печи голос второго сына, еще не же-натого Стояна, а потому и спавшего вместе с двумя младшими братьями на полатях за печью, где всегда было немного теплее, чем в остальной части избы, даже под утро, когда печь полностью остывала. — Я с вами.

— Да лежи ты, — первым отозвался на голос брата Ярун. — Сами как-нибудь справимся, без сопатых обойдемся.

Ярун был старше Стояна, к тому же уже женат, поэтому время от времени позволял в отношении с младшими братьями покровительст-венный тон и ироничную шутку. Знал, что те не обидятся.

— Нет, Ярун, — не согласилась с сыном Купава, — пусть встает. Мы с ним тоже оденемся потеплее да на подмогу к вам выйдем, мало ли что…

— Пошли, — поторопил Бродич сына, — вон как собаки разрывают-ся…

— Собак брать? — спросил Ярун, ступая следом за отцом в темноту сеней.

— Не стоит, — отозвался Бродич на вопрос сына, — только мешаться под ногами будут. — Собаки, они при погоне, при охоте хороши, а в предстоящей свалке, да в кромешной темноте — только помеха. Еще не-взначай и покалечишь их ненароком…

Так Дымка и Дымок по-прежнему остались заливаться лаем в се-нях, хотя и жаждали схватки с волками.

Не успел Бродич подойти по прорытой в снегу тропке к двери ов-чарни, как по жалобному, тоскливому предсмертному блеянию овец, суматохе, понял: «Беда! Не подвело чутье Купаву». Рывком отворил створку ворот сарая. Первое, что бросилось в глаза, это большая дыра в крыше и лунный свет, идущий через эту дыру, а в этом зыбком полу-мраке водоворот из десятка тел: убегающие от неминучей смерти овцы и преследующие их волки.