Время Чёрной Луны

– Командир, погляди: я говорю - танцевать идём, а она - ненавижу, говорит, чёрных. Чё делается, погляди...

Патрульный сверху вниз смотрел на кабардинца. Намётанным глазом он сразу усёк - человек при деньгах. Милиционер шагнул к Алику и твёрдо взял его за локоть.

– Пойдём, - сказал он ещё вполне миролюбиво.
– Не надо тут скандал устраивать.

Алик выдернул руку из пятерни патрульного. Мелькнула смятая стодолларовуя бумажка, которую он сунул в верхний карман милицейского пиджака. Потом доброжелательно хлопнул милиционера по небритой щеке.

– Исчезни, - Алик развернулся на все девяносто градусов и, покачиваясь, двинулся назад, к своему столу.

Тяжёлая милицейская дубинка быстрее молнии взлетела в воздухе и звучно опустилась на спину кавказца. Тот упал на колени и заполучил ещё один удар дубинкой - по спине. Патрульный ухватил кабардинца за шиворот и под одобрительные взгляды зала поволок к выходу. Но Алик, вдруг, проделал то, чего патрульный от него не ждал. Ухватив правой рукою никем не занятый стул, он резким, неожиданным, ударом навернул своего противника. Вскочив на ноги, сграбастал за шкирку полуоглушенного милиционера и со всей дури звезданул ему в челюсть. У того зазвенело в ушах, в глазах померк свет. Вторым ударом кабардинец вырубил патрульного, который чурбаном свалился на пол. Алик ещё раза два пнул его.

Оглянувшись, он увидел, что все глаза в зале смотрели сейчас на него. Музыка тоже стихла. Все наблюдали за разбушевавшимся клиентом. Поправив прическу, Алик двинулся обратно к своему столику, но тут увидел появившуюся у входа группу в синих, милицейского образца, мундирах. Алик сразу узнал этих ребят. Так называемые "срочники": у них не было никакого оружия, кроме дубинок. Энергично ими помахивая, парни направлялись к будущей своей жертве. Глаза у них возбужденно сверкали в предчувствии жестокого, кровавого мордобоя. Иначе "срочники" не привыкли: любой ими задержанный должен был харкать кровью и выплевывать зубы.

Алик застыл на месте. Публика в зале радостно съёжилась в предвкушении мрачного зрелища. Те, кто был опытнее, поднимались и уходили тихонько: ситуация обещала мало хорошего - здесь обычно не ограничиваются хулиганом, а успевают отделать ещё человек десять. Газеты напишут потом, что в ресторане случилась массовая драка.

Когда между "срочниками" и кабардинцем осталось шагов несколько, тот выхватил браунинг. "Срочники" замерли. Они не ждали такого.

– А ну, стоять!
– заорал кабардинец, беря на прицел то одного, то другого. Глаза его горели безумным огнем.
– Кто сделает шаг, первый сдохнет на месте!

"Срочники" и не собирались двигаться. Им стало, вдруг, зябко. За долгие месяцы суровой армейской школы парни здорово обучились колотить пьяных и выворачивать карманы прохожим. Наведённый на них пистолет они увидели сейчас впервые.

Не опуская дула, кабардинец боком прокрался к выходу. Оказавшись на воздухе, он быстро спрятал оружие и, не теряя времени, зашагал прочь.

Было темно. Только холодные звёзды и одинокие скучные фонари рассеивали черноту декабрьской ночи. Луна, вчера ещё круглая и полнолицая, стала теперь полумесяцем, обещая скоро ни то дождь, ни то снег, ни то и дождь и снег сразу. Алик остановился, достал пачку "Marlboro", распечатал и неспеша закурил. Машины, забрызганные дорожной грязью, выныривали и пропадали в темноте пустых улиц.

На остановке Алик увидел трёх скромного вида девушек. Те дожидались троллейбуса, запаздывавшего в этот час. Отшвырнув в сторону недокуренную сигарету, кабардинец решительно направился к ним. Девушки почуяли недоброе сразу. Они настороженно стихли.

Алик, подойдя, оглядел их внимательно.

– Я - Алик Кабардинец, - заявил он твёрдо, хотя язык заплетался. И добавил: - Меня здесь каждая сволочь знает.

Подумал немного и решил, что для недолгого знакомства этого хватит. Алик выхватил пистолет из-за пояса и с размаху влепил одной в лоб. Потом - другой. Обе девицы без чувств лежали на тротуаре. Алик схватил третью и ткнул ей в живот дуло.

– А ну, идём!
– хрипло приказал он и тут же оттащил её в сторону - туда, где жалкие облезлые кустики рядом с троллейбусной остановкой кое-как прятали от чужих глаз небольшую лужайку. Несчастная отчаянно взвизгнула и хотела вырваться, но Кабардинец стукнул ей рукояткой в темя и отволок бесчувственное тело в кусты.

Уложив свою жертву, он начал расстёгиваться. Пистолет бросил рядом, на землю.

Было тихо. Луна печально глядела сверху, но молчала. Немые деревья равнодушно смотрели в небо, протягивая к далёким звёздам кривые мёрзлые ветки.

Когда Алик кончил, он удовлетворенно хмыкнул и неспеша вытерся. Подумал, что у остановки лежат ещё две, но... мужские резервы его, увы, были на исходе.

Глава 15

Надежду Павловну Романцову Валет знал давно; она была первым редактором "Демократической Кубани" - ещё до Покровского. Газета тогда занималась разносной критикой любой власти: начиная с кремлёвских коммунистических шишек и кончая их кубанскими наместниками. В августе 91-го она сменила тон - стала официозной и продьяконовской. Когда, в конце 92-го, губернатором на Кубани сделался Николай Егоров, "Демократическая Кубань" оказалась в оппозиции новому властителю края.

И, наконец, в сентябре 2002-го, когда газета вовсю поливала Кондратенко и людей из его команды, в очередном номере, вдруг, появилась статья, совершенно неожиданно для читателей затронувшая новую для газеты антиармянскую тему. Речь шла о местном деятеле Борисе Оганесяне. Открытые обвинения в адрес президента землячества "Арарат", намёки, достаточно внятные, на прямую связь Оганесяна с армянской мафией - всё это наделало немало шума.

В суд Оганесян не подал. Ограничился интервью одной из проармянски настроенных газет: всё, что про него написали - клевета. Удар последовал с другой стороны. Удар резкий и неожиданный. "Москвич", за рулём которого сидел тридцатипятилетний муж Романцовой, столкнулся на ночном шоссе с патрульной милицейской машиной. От удара "Москвич" оказался в обочине. Всё разнесло всмятку. Муж Надежды и их девятилетний сын погибли на месте. Экспертиза показала потом: водитель "Москвича" был пьян.

Романцова знала всё. И что аварию заказал Оганесян, и что организовал её инспектор Саркисян. Но сделать ничего не могла. И не хотела. После месячного лечения в нервном отделении краевой больницы решила твёрдо - она уйдёт в монастырь и закончит этим мирскую жизнь. Наверное, навсегда. Она умрёт для этого мира. Никто не будет ею интересоваться. И она - никем.

...Валет забрался в такси и сунул водителю мятую бумажку с адресом. Таксист, толстый и румяный от мороза детина с рыжими усами, прочёл и усмехнулся добродушно:

– Грехи замаливать?

Валет неспеша устроился на переднем сиденьи и пристегнул ремень.

– Дела, - ответил он коротко и откинулся назад в кресле.
– Знаешь, где это?

Патрульный милиционер, проходя мимо, пристально оглядел обоих. Валет посмотрел ему вслед.

– Знаем, - ответил таксист.
– Бывали и там. Он сунул в магнитофон кассету и, нажав "PLAY", врубил двигатель. Запел Михаил Шуфутинский. Песня была про русскую осень.
– Месяц назад возил одного батюшку. Честно говоря, с трудом нашёл тогда дорогу. Но сейчас хорошо помню, как ехать.