Время Чёрной Луны

– Не, она! Точно она!
– кривляясь, Фокин обошёл Лену полукругом. Слишком близко, на всякий случай, подходить не стал.
– А, может, мне на танец тебя пригласить?
– от смеха он чуть не свалился на пол. Некоторые из танцующих оборачивались на развелилившуюся группу.
– Вот, я на того посмотрю, кто её пригласит!

Лена поняла - теперь уже точно пора сваливать. Один из приятелей Фокина шагнул к ней совсем близко и, растягивая слова, произнёс нараспев:

– Девочка, скажу тебе по-дружески: ты - уродина. Ведь это - правда! Иди к маме домой. Или ты не согласна, что ты у-ро-ди-на?

Оплеуха, звучная, громкая, прекратила всеобщий смех. Стиснув зубы, неподвижно, глядела Лена на вовкиного приятеля. Тот, ошалев, отскочил в сторону. Ладонь он прижимал к красной от удара щеке. Ошарашено посмотрел на Лену. Потом, повернувшись к остальной компании, захихикал довольно и ткнул в девушку пальцем.

– Смотри, кусается.

Не глядя ни на кого, и нигде не задерживаясь, Лена выбежала из зала. Она быстро шла по пустынным коридорам школы, где навсегда оставалось детство. Мёртвыми рядами стояли пустые классы. Со стен на неё смотрели задумчивые лица разного рода деятелей всех времен и народов. Лена слышала, как звонкое эхо шагов дребезжало тихонько в оконных стёклах и убегало куда-то вдаль по тихому коридору, словно хотело там, в темноте, от чего-то спрятаться.

Вот, она и на улице. Летняя южная ночь пахнула в лицо прохладою с моря. Уже начинало светать. Лена брела по тихой кривой улочке, сама точно не зная - куда. Отовсюду обступали неподвижные силуэты ночных девятиэтажек. Они глядели серьёзно, сверху, из полумрака, несколькими горящими окнами.

Лена приземлилась на какую-то раздавленную лавочку у подъезда и сидела, глядя, как коты в сторонке шумно решают между собой свои кошачьи проблемы.

Она не заметила, как стало светло. Коты разошлись, и Лена осталась одна. Издалека до неё добежал неясный гул первого автобуса. Забулдыжного вида мадам с припухшей от водки физиономией явилась, покачиваясь, из подъезда и тяжело опустила себя на лавочку рядом с Леной. На ней был недозастегнутый халат. Её растрёпанная шевелюра, давно не мытая и не чёсанная, походила на многократно использованную половую тряпку. В руке женщина держала початую бутыль сорокоградусной. Несло перегаром и не понять было - то ли она пила с вечера и ещё не ложилась спать, то ли уже начала похмеляться.

Лене хотелось сейчас побыть наедине с собою, и общество, любое, её не устраивало. Она уже хотела подняться, чтобы уйти, но пьянчуга протянула ей свою бутыль.

– Будешь пить?
– спросила, сонно ворочая языком.

Лена обернулась, посмотрела удивленно.

– Буду, - вдруг сказала она.

Взяла бутылку и приложила к губам. Ей приходилось уже как-то пробовать водку, и она наверняка знала, что пить её лучше резко, залпом, чтобы та сразу же не попросилась обратно. Лена сделала несколько быстрых глотков и после короткой паузы - ещё несколько. Водка текла у неё по губам, капли сбегали на платье. Девушка поставила бутылку рядом с собой на лавочку и медленно огляделась вокруг.

Большие девятиэтажки, раздваиваясь, качались неловко, словно и им кто-то налил. Деревья, лавочки, мусорные баки - всё просматривалось нечётко, мутно. Всё расплывалось перед глазами, кружилось, вертелось в каком-то странном, безостановочном хороводе.

Лена попыталась встать, но тяжело упала на лавочку. Женщина смотрела на неё с укоризной и медленно качала головой.

– Такая молодая девушка, - сказала она, - а уже пьяница...

Аккуратно придерживая правой рукой перебинтованную левую, Саркисян поднимался по лестнице. Это - ресторан "Горная Долина". В кабинете, на втором этаже, у инспектора назначена встреча. В запасе оставалось ещё минут двенадцать, но Саркисян не сомневался - тот, с кем он сейчас должен встретиться, уже ждёт его.

На Саркисяне был его обычный серый костюм с обязательным галстуком. Общее впечатление слегка портили больничного вида бинты, проглядывавшие из-под интеллигентного фраерского пиджака.

Виктора Шкляревского, известного в уголовных кругах больше по прозвищу "Мокрый", Саркисян знал давно. Тот был одним из лучших киллеров - с кем инспектору когда-либо приходилось сталкиваться. На счету у Мокрого числилось четырнадцать дел - и это только то, о чём знал Саркисян. Об остальном он не спрашивал, но догадывался: четырнадцать смертей - далеко не всё, чем успел отметить свои пятьдесят лет Шкляревский. Сейчас уже волосы на голове киллера поредели и начали седеть, рука его была не так тверда, и глаз не так меток, как когда-то, но Саркисян, рассчитав всё, пришел к выводу, что с тем делом, которое он собирался предложить Мокрому, тот справится.

Инспектор тихонько толкнул дверь и увидел, что не ошибся: Шкляревский уже был там. Стареющий мокрушник сидел за столом, деловито разрезая бифштекс. Подняв глаза, он посмотрел на инспектора.

– А!
– бросил он вместо приветствия.
– Явился? Ну, садись.

Это был худощавый субъект с вытянутой, нездорового цвета, физиономией. Увидев его костлявые пальцы, Саркисян задал себе вопрос - а по делу ли он сюда пришёл. Глядя, как неловко тот разрезает бифштекс, инспектор сомневался: а сохранил ли Мокрый нужную форму? А не слишком ли он состарился?..

Саркисян отодвинул стул и устроился напротив Шкляревского.

– Добрый вечер, - проговорил он негромко. Взял со стола салфетку и заткнул её себе за воротник.

– Добрый, - согласился Шкляревский, кладя в рот кусочек мяса.
– Отличный бифштекс, кстати. Рекомендую.
– По-русски он говорил с лёгким акцентом - всё, что осталось у него на память от его родины, которую он оставил двадцать пять лет назад. Польский язык Шкляревский почти забыл.

Саркисян решил обойтись без вступлений. Он достал из кармана фото и положил его на стол, между тарелками.

– Знаешь этого человека?

Саркисян видел, как у Шкляревского остановились зрачки.

– Что ты хочешь?

Инспектор достал зажигалку и, чиркнув, подпалил карточку. Потом кинул её догорать в пепельницу. Подождал и затем сосредоточенно размешал пепел пальцем. Мокрый, прервав еду, настороженно следил за его движениями.

– Что ты хочешь?
– повторил он вопрос.

– Я хочу, чтобы ты с ним разобрался, - ответил Саркисян очень спокойно, не отводя глаз от Шкляревского.

– Я - не самоубийца, - бросил тот резко и принялся нервозно разделывать свой бифштекс.

Саркисян, сложив на столе руки, смотрел на Шкляревского с сожалением.

– Я всегда считал тебя рисковым парнем.

– Повторяю, - всё так же твердо проговорил тот.
– Для этой работы тебе нужен смертник. Я не гожусь.

– В 82-ом, в Ростове, ты завалил нашего пахана. Менты долго потом за тобой бегали...

Шкляревский отложил в сторону вилку и нож.

– Помню, - он усмехнулся. В голосе его зазвучала сентиментальная нотка.
– Ваши тогда со всех сторон меня, как мамонта, загоняли...
– он помолчал. Лицо его вновь сделалось сухим и уверенным.
– Это было давно. Я был молод, горяч. Мне хотелось больше денег. Сейчас хочу только одного - покоя.

– Ты абсолютно в этом уверен?
– Саркисян разглядывал седеющего убийцу.

– Уверен, - Шкляревский снова взял нож и продолжил разделывание бифштекса.

– А тебе не интересно, сколько я плачу?

Мокрый покачал головой.

– Совершенно неинтересно.

Саркисян вытащил из кармана авторучку и нацарапал на салфетке число.

Старый мокрушник прочитал цифры и усмехнулся грустно.

– Деньги только живому в радость, - ответил Шкляревский, прожевывая очередной кусок.
– А трупу они зачем?