Время галактики

— Да, Андрей, я слушаю, слушаю, — мокрая обермастер рывком встала и пошла по краю бассейна. Середа машинально протянул ей полотенце.

— Там движение, Елена Александровна. В жилом отсеке… Там есть кто-то живой. Кто, не разберемся, защита «отбивает» сигналы, отсюда с ней не справишься. Но живой точно есть!

Багрова накинула полотенце на плечи. Повернулась к Шет. Середа физически почувствовал возникшее напряжение. Женщины смотрели друг на друга.

— Я, — молча, сказала Шет. — Одна я.

— Нет, — покачала головой Багрова. — И не мечтай.

— Все равно! Поединок взглядов.

— Никогда!

«Кажется, сейчас закипит вода в бассейне», — подумал Середа.

— Да ладно тебе, — успокоила Командующего Шет. — Подумаешь, шужары… Никогда не говори: «Никогда!»

Пообщались. Не сказав друг другу не слова.

— Пусть бездомные найдут пристанище, а безымянные созвездия получат свои имена, — серьезно проговорила Шет.

— Заткнись, — попросила Багрова. — Мне здесь неуютно. Шужары, атлы… Планеты, как горох рассыпанные. Неужели сама не чувствуешь?

— Помнишь, «я придумал столько женских имен, что для них не хватает звезд», — Виктория вызывающе смотрела в глаза Командующему. — Мой любимый поэт. А фамилии не помню. И уточнять не хочу. Какая разница, кто придумал…

— Да, конечно, — согласилась Лена. — Авторство — это пошло. Повернулась к Середе:

— Импульсный десант! Форсированный индивидуальный импульсный десант. Формата «полного боевого применения».

Шет поморгала. Зло тряхнула головой, повернулась, ушла.

«Полный» формат ее участия не предусматривал. Она могла действовать лишь в крайнем случае, а Багрова «крайний случай» признать отказалась. Это только называется так грозно: «боевое применение». На самом деле — обычная операция. Командующий приказала слетать на спутник и посмотреть, что там случилось.

— А вы чего уставились, генерал?! — вдруг закричала Багрова на опешившего от неожиданности Середу. — Быстрей!

Развед-директор не сразу понял. Потом опрометью бросился к выходу. А Багрова осталась одна. Рассуждать о том, что такова она — человеческая мораль. О том, что лучше один, чем двести. Да, одному опасней, одному трудней, одному одиноко, даже если он одиночества не боится. Но все-таки один — он и есть — один. Хочешь сохранить двести — реши, что одним можно пожертвовать. Математика проходчиков.

— И лучше я, чем другие, — подумала Лена. — Лучше решение приму я, чем другие.

Степан Середа отправился на спутник в одиночку. Одел универсальный боевой скафандр. Приготовил оружие. Прилетел. Вошел в пара-шлюз. Связь с ним прервалась.

Прекратилась и все. А защита спутника продолжала надежно экранировать сигналы сканеров.

Скафандр Середы имел несколько систем сообщения с «Норма». Даже теоретически они все, одновременно, отказать не могли. Невероятно, но получалось, что Середа отключил связь сам!

Робот-Резидент уверенно отвечал на запросы Комплекса и четко выполнял все «общие» команды. Но ни одной дополнительной характеристики собственного жилого отсека не предоставил. Запросы на эту тему не принимал — просто не слышал. Кто-то изменил ему базовую программу. Замкнул ее на панель внутреннего управления. Дело это, в общем, не сложное. Для человека.

Багрова успела вернуться в каюту. Переоделась в форменный комбинезон. Выслушала тревожные доклады операторов. Включила настенный изватор. На расстоянии ста двадцати километров от Комплекса медленно вращался безжизненный с виду спутник. Близкий — рукой подать…

Что же там происходит?

Никогда не говори: «Никогда!»

Только в самом-самом, самом крайнем случае…

— Видишь, видишь — все равно я! — сказала Виктория Шет.

Ученым, работающим с материалами Первой экспедиции, не давало покоя одно обстоятельство. Они не могли прочитать так называемые «входные вывески» артефактов — надписи над воротами пирамид. Не могли, хотя использовали самую совершенную вычислительную технику. Переданные в помощь ученым машины просчитывали маршруты движения космических кораблей в подпространстве, то есть совершали операции неимоверно высокого математического порядка. А вот прочитать «входные вывески» не удавалось.

Но ведь люди уже успешно расшифровали десять инопланетных языков. Чужих! Совсем чужих. А текст надписи на пирамидах «Веретена» был мучительно знаком.

Вероятно, решение могли подсказать новые «вывески», но Резиденту они доставались с трудом. Удаленное роботом тахионное управление создавало большие сложности.

Для кого были написаны тексты? Предположим, для атлов. Маловероятно — слишком «скудная» энергетика письменной речи при моделируемо высокоразвитой цивилизации. Для шужар? У них совсем другой принцип языкового общения, а значит и построение письменности. Для людей? Ну, хорошо — допустим, для людей, почему тогда ничего не понятно? Итак, не атлам, не шужарам, не людям. Кому-то еще?

Пусть Первая экспедиция наделала ошибок, но не заметить какой-то третий разум в системе «Друзей» она не могла в принципе.

Да, разум бывает разным, но… Прежде всего, разум — это самоосознание, а значит, давление на ПАЛЕ-поле. Какой угодно разум — гуманоидный, гретоноидный, рекротивный. Да хоть мыслящая вода, хоть разумная полевая субстанция, если, конечно, где-то в мире такие есть. И чем разум совершенней, тем давление на ПАЛЕ-поле значительнее. Но ни один датчик «Солнечного луча» неопознанных форм ПАЛЕ-давления не зафиксировал. Правда, в самом конце похода, в день катастрофы, измерители ПАЛЕ-полярного натяжения на всех четырех кораблях эскадры «выдали перл». С их экранов на долю секунды исчезла зеленая полоса. То есть измерители показали отсутствие у «Планетного Веретена»… самих людей! Вообще всех людей, несмотря на то что кроме шести с лишним десятков человек «Солнечного луча» в системе присутствовали еще сто двадцать космонавтов — экипажи других судов экспедиции. Поведению приборов нашли объяснение — наличие неизученных до сих пор свойств ПАЛЕ-поля. В самом деле, нельзя же допустить, что люди каким-то чудом на мгновение исчезли из системы «Друзей» и сами при этом ничего не заметили! И ничего не заметили роботы? «Ослепла» вся многочисленная аппаратура?

Багровой выделили лучшего в секторе робота-дешифратора. Он обладал уникальными программами и архивами, но заодно и непомерным своеобразием.

Бывало, пускался в пространные рассуждения или, наоборот, торопился с выводами. И кличку сразу получил соответственную — «Великий враль».

Пламя двигателей уходящего к сериоскафу шатла удалилось, сжалось в фитилек догорающей свечи. Шет стояла одна на открытой верхней палубе четырехэтажного корпуса робота-Резидента. Перед ней была раскрытая шлюзовая камера лифта, ведущего вниз, в жилой отсек. Стояла себе и стояла. Рассматривала незнакомый красивый космос. Любовалась соцветием красок «Планетного Веретена». Разгадывала пантомиму «небесных сфер». Интересно, о чем сейчас пытаются предупредить ее звезды?

Необъяснимые события: пропажа проходчиков, спешка, общая нервозность, даже беспокойство Багровой — не сумели бы выбить Шет из колеи. Из необъяснимого и опасного состояла вся ее жизнь, и Виктория настолько, насколько возможно, разучилась бояться смерти. Но когда дело касалось жизни, нормальной человеческой жизни, Шет трусила. Да, она являлась лучшим специалистом АП КОРМ по Контакту и хорошо умела работать с инопланетянами. Но жить-то ей приходилось с людьми. А для овладения этой специальностью у Шет не осталось сил. Только горькое понимание «несложившейся личной жизни» и изуродованной работой психики. Когда ты нужен не одному человеку, а всем — перестаешь быть в числе людей. Будто сам превращаешься в инопланетянина.