Время горящей спички (сборник)

Так он и жил около ворот три года и с ребенком возился. И до того его было жаль, что сами монахи ходили на поклон к настоятелю и просили, чтоб простил. Но тот не прощал.

А тот солдат вернулся и стал просить, чтоб дочь хозяина вышла за него. Та, конечно, с радостью. Пошли за сыном. Но монах ребенка не отдает, и тот сам от него не идет, привык. Тогда солдат велел жене броситься настоятелю в ноги и рассказать, что монаха тут никакой вины нет, что ребенок от солдата. Настоятель наложил ей наказание за клевету, а монаха простил. Так и отобрали ребенка. Ребенок подрос и прибегал с ним повидаться.

Солдат плохо относился к жене, бил ее, да и с тестем мира не находил. Двор к рукам прибрал, тестя схоронил, жену с ребенком выгнал. А эта жена и сама ходила в монастырь и все старалась увидеть монаха, до того он ей нравился. Старалась перехватить и уговаривала уйти из монастыря: мол, ребенок тебя считает за отца. Монах не соглашался, тогда она говорила: мол, давай, Бог за любовь простит, давай так будем тайно видеться. Но монах и на это не согласился. И она тогда что сделала — опять пошла к настоятелю, опять в ноги кинулась и опять сказала, что ребенок от монаха, что обещал ей большие деньги, если она уговорит солдата взять грех на себя.

Монаха позвали, спрашивают. А он, по своему званию, клясться не может и говорит: на все ваша воля. И опять его выгнали, и опять он остался как бы со своим сыном. И в люди он его вывел, и выучил, а сам (сама), легкая ли жизнь, заболел и умер.

Монахи просили настоятеля схоронить его в монастыре. Но он велел нести на мирское кладбище. И вот — когда стали обмывать, глядят: совсем все тело иссохшее, женское. Тогда-то все и открылось. Сам настоятель отпевал. А когда гроб в могилу опускали, ударила гроза. И молния попала в постоялый двор и его расшибла».

Вот такая история. Где и когда это было, ни я, ни мама не знаем. Еще она добавляла, что утром они, ребята, побежали к страннику, но его уже не было. Только лежали в чистой тряпице пряники и сахар, подарок.

— Значит, была же у него еда. И по тем временам непростая, а вот он не съел, ребятам отдал, — говорила мама.

А я все думал над тем временем, когда эта Марина-Марин осталась одна, у ворот монастыря с крохотным ребенком. Как и чем его кормила, как согревала своим теплом… Нет, видимо, рано еще мне, не поднялся я до понимания таких историй. Так что вся моя роль тут — в передаче услышанного. Так и будем передавать, пока что-нибудь поймем.

Муська

Муська — это кошка. Она жила у соседей целых восемнадцать лет. И все восемнадцать лет притаскивала котят. И всегда этих котят соседи топили. Но Муську не выбрасывали: хорошо ловила мышей.

Муська после потери котят несколько дней жалобно мяукала, заглядывала людям в глаза, потом стихала, а вскоре хозяйка или хозяин обнаруживали, что она вновь ждет котят, и ругали ее: «У, зараза!»

Чтобы хоть как-то сохранить детей, Муська однажды окотилась в сарае, дырявом и заброшенном. Котята уже открыли глазки и взирали на окружающий их мусор, а ночью таращились на звезды. Была поздняя осень. Пошел первый снег. Муська испугалась, чтоб котята не замерзли, и по одному перетаскала их в дом. Там спрятала под плиту в кухне. Но они же глупые, выползли. И их утопили уже прозревшими. С горя Муська даже ушла из дому и где-то долго пропадала. Но все же вернулась.

Хозяева надумали продавать дом. Муську решили оставить в доме: стара, куда ее на новое место. Муська чувствовала их решение и всячески старалась сохранить и дом, и хозяев. Наверное, она думала, что они уезжают из-за мышей. И она особенно сильно стала на них охотиться. Приносила мышей и подкладывала хозяевам на постель, чтоб видели. Ее за это били.

Утром Муську увидели мертвой. Она лежала рядом с огромной, тоже мертвой крысой. Обе были в крови. Крысу выкинули воронам, а Муську похоронили. Завернули в старое, еще крепкое платье хозяйки и закопали.

Хозяйка перебирала вещи, сортировала, что взять с собой, что выкинуть, и напала на старые фотографии. Именно в этом платье, с котенком на коленях она была сфотографирована в далекие годы. Именно этот котенок и стал потом кошкой Муськой.

Босиком по небу

Этот рассказ я слышал от мамы. И слышал его много раз. Она становилась старенькой и забывала, что уже рассказывала, как мы с нею ходили на луга. А я очень любил этот рассказ и каждый раз слушал с какой-то тихой радостью и грустью. И вот — решился его записать.

— Вы у меня не избалованные были, не ленивые. Иду на сенокос или куда, кого позову, тот и пойдет. Другие тоже просятся. Говорю: а огород на ком? А кто корову встретит, кто кур загонит, кто грядки польет? Распределю всех, сама хлебушка возьму, молока бутылку, и идем с тобой. Ты на сенокос всегда просился. Терпеливые вы были. Жара, комарье, идти далеко, тащить надо и вилы, и грабли, и косы, вы хоть бы что. Совсем мал, лет пять-шесть, а идешь.

И вот — никогда не забыть, около Воронья, помнишь, конечно, деревня была, уж, может, и не жива, огромное поле, и все было засеяно льном. А уж как лен цветет, это немногие помнят. Такой голубой цвет, даже лазоревый, будто все поле как море. Я-то видывала и на льну много работала, а ты увидел впервые.

— Мама, что это? Что это?

— Это лен цветет.

И до того тебе было дивно. Идем, идем, поле все не кончается. Ты и на поле глядишь, и вокруг. И говоришь:

— Везде небо. И тут небо, и вверху небо.

День был жаркий. Мы воды в роднике набрали, на делянку пришли. Вытаскивали сено из низких мест на пригорки, чтоб быстрее сохло, чтоб сметать. Ты вовсю помогаешь, а сам все про лен. Я уж тебе рассказала и как его теребят, и вымачивают, и треплют, и мнут, и очищают, как чешут, потом прядут, ткут, а там и рубашки шьют.

— Я такую рубашку хочу. Он голубая будет?

— Нет, — говорю, — такая сероватая. Но если холсты хорошо выморозятся, то побелеют.

— Нет, я такую хочу, как поле. Я в поле приду, и меня никто не увидит. Буду как поле.

Пообедали, опять за дело. А ты уже устал, но виду не даешь, только просишься пойти домой пораньше.

— А то будет поздно, и цветы не увидим.

И правда припозднились. Вышли из леса, а поля-то и нет голубого. Темная зелень. Ты в слезы:

— Я говорил: пойдем, а ты не захотела. Цветочки опали. — И прямо уливаешься.

— Цветочки не опали, — говорю, — они спать легли. Они глазки закрыли. Как ты ложишься спать, закрываешь глазки, так и они. А утром проснутся.

— Не верю я, ты обманываешь, обманываешь, — а сам плачешь.

— Ну как же, — говорю, — может мать обмануть? Они проснутся.

Вот вернулись. А утром я и не хотела тебя будить, а гляжу — еще и корову не подоила, — ты уже вскочил, одеваешься. Думаю, значит, не верит. Ничего не сказала, пошли.

Молча шел. А как вышли на гору перед полем, да как ты увидел, что лен цветет, так обрадовался, так, прямо запрыгал, заскакал вприпрыжку вперед, только пятки мелькают. Бедно же жили, вы все лето босиком. Так босиком и бегал по льну.