Время игры

Шульгину стало весело. Давно на него так нагло и в то же время интеллигентно не наезжали.

Да, пожалуй, и никогда. Разборки в старых московских переулках в ранние шестидесятые обставлялись, наоборот, нарочито грубо, по-блатному, хотя бы и участвовали в них мальчики из хороших семей.

И вдобавок данная коллизия слишком буквально напомнила ему что-то читанное в молодости как раз об Одессе и об этом времени. Возможно, у Катаева. Стандартный, стало быть, приемчик. Или – нынешние режиссеры этой сцены читали ту же книгу.

– Нет, ну вы, господа, как-то даже не оставляете выбора. Неужели у вас в бывшем вольном городе все такие?

– Не все, но многие. Поторопитесь, любезнейший. Бандиты с Молдаванки и Станички вообще не дали бы вам права голоса…

– Жалеть потом не будете?

– О чем, папаша? – раздраженно-презрительно протянул второй грабитель. Похоже, ему начало изменять терпение, а интеллигентский прикид долго держать он не привык.

– О неразумии своем, об отсутствии физиономических способностей. В гимназии небось учились, книжки читали, а Козьму Пруткова не помните. Он как говорил: не все стриги, что растет…

С этими словами Шульгин изобразил свой коронный трюк.

Спокойно (но в совершенно ином темпоритме) взял из рук налетчика финку за середину клинка, а свободной рукой закатил ему обыкновенную оплеуху, от которой тот отлетел к зеленой изгороди сада и упал на карачки. После чего приставил острие ножа к горлу оставшегося.

– Где твоя? Доставай…

«Налетчик», а скорее всего обычная «сявка», решившая попытать счастья по схеме настоящих молдаванских бандитов, испуганно зыркая глазами, предъявил свою финку, чуть попроще, но тоже неплохую.

Наверняка безработные лекальщики с завода имени Январского восстания старались, из лучшей инструментальной стали вытачивали.

Без всякой злобы, скорее соблюдая ритуал, Сашка рывком развернул его на 180 градусов и от души пнул мягкой каучуковой подошвой в копчик.

Опережая собственный визг, парень пролетел сквозь колючий кустарник, оставляя на нем клочья одежды и данной от природы кожи.

– Вот так вот, фраера, другой раз соображайте, на кого хвост поднимать… – Шульгин спрятал трофеи в карман, с сожалением притоптал ногой оброненную в пылу схватки сигарку и, насвистывая, зашагал дальше.

Отойдя на приличное расстояние, услышал надрывный, без всяких уже признаков интеллигентности крик:

– Сволочь! Старый каторжник! Подожди, мы тебя еще встретим…

Можно было бы, конечно, вернуться для достойного завершения урока, но как-то вдруг расхотелось. Неинтересно. Если б они хоть драться умели…

…

Шульгин возвратился на дачу в пролетке извозчика и был более чем обрадован, что Славский встретил его у ворот.

– Сэр Ричард, на самом деле, нельзя же так! Ну поспорили, не сошлись во мнениях, бывает, но так исчезать… Это же не Лондон, не Париж, здесь хорошо одетый человек может никогда не вернуться домой просто оттого, что кое-кому понравилось его пальто…

– Оставьте, господин Славский. С меня пальто не снимут. Даже и пытаться не станут. В этом я уверен. И ваша Одесса против Тимбукту или Рабаула так, тьфу… – Шульгин плюнул вполне натурально. – Я собираюсь сейчас же дать команду моему слуге собираться в дорогу. Профессор еще не приехал?

– Как раз и приехал. Осматривает больного. Ну не сердитесь, прошу вас. Давайте дождемся его приговора, а потом уже… Ну, давайте я извинюсь, если для вас это важно…

Шульгин, не отвечая, проследовал во флигель. Там, в прихожей, профессор Гронфайн, представительный пятидесятилетний мужчина с полуседой бородой и в золотом пенсне, как раз подбрасывал клапан старомодного рукомойника длинными холеными пальцами.

Один из сотрудников Славского почтительно держал на вытянутых руках махровое полотенце.

– Здравствуйте, коллега, – сказал Шульгин по-немецки, предполагая, что профессор с такой фамилией или учился в Гейдельберге, или знает идиш.

Профессор учтиво наклонил голову.

– Это вы оперировали пациента? Весьма грамотно, весьма. Вы практикуете? А где учились? Позвольте представиться – Борис Давыдович.

– Ричард Вильямович, если угодно. Учился на медицинском факультете в королевском университете Сиднея, это в Австралии, практиковал только эпизодически, в полевых условиях. – Не давая профессору опомниться и рассчитывая, что его слышит через не до конца закрытую дверь и фон Мюкке, и Славский, спросил: – Как ваше мнение? Пациент имеет шансы?

Профессор понял, о чем говорит Шульгин. Не о жизни шла речь.

– Сожалею, коллега, очень сожалею. Спинальные больные с такими поражениями имеют очень мало шансов. Год, два еще можно поддерживать удовлетворительное состояние, но позже… Пролежни, трофические язвы и так далее, и так далее, вплоть до неизбежного исхода…

– Благодарю вас, профессор. Но я, бывая в разных экзотических странах, в Индии в том числе, имел возможность убедиться, что тамошние врачи, придерживающиеся иных, нежели европейские, взглядов на природу болезней и способы их лечения, успешно исцеляли и такие, как у нашего пациента, и даже более тяжелые увечья…

– Не знаю, не знаю. – Гронфайн презрительно скривил лицо. – Легендам не верю, хотя слышал подобные россказни неоднократно. В том числе про филиппинских лекарей, делающих полостные операции без скальпеля и пролития крови. Практика – критерий истины, – он назидательно поднял палец. – Если бы туземная медицина была эффективнее европейской, тамошние раджи и шейхи отнюдь не обращались бы к нам. А я лично имел честь и удовольствие излечить эмира бухарского от перемежающейся хромоты. За что удостоен бриллиантового перстня. Так-то, коллега…

Профессор покровительственно улыбнулся и, отставив назад руки, позволил охраннику надеть на себя длинное демисезонное пальто с каракулевым воротником. Возникла сценическая пауза.

– Господин Славский… – Шульгин приподнял бровь и сделал известное движение пальцами.

– Все готово.

Славский вручил Гронфайну конверт с гонораром, который тот, не открывая, сунул в карман, раскланялся и неторопливо проследовал к наемному, а то и собственному автомобилю редкостной марки «Делоне Бельвилль». Благородного мышиного цвета, с цилиндрическим капотом и медной решеткой радиатора.

– Ну-с, достопочтенный сэр, что скажете? – Славский выглядел по-настоящему расстроенным. Да и неудивительно. Очевидно, приговор профессора ломал все его планы, а может быть, грозил и существенными личными неприятностями.

Шульгин выразительно посмотрел на дверь комнаты, где лежал фон Мюкке. И тут же из-за нее раздался голос капитана:

– Входите, господа, чего уж теперь секретничать.

Немец явно слышал разговор Шульгина с профессором, но воспринял страшный приговор мужественно. Лицо его было сосредоточенно, но спокойно. Только руки слегка вздрагивали, когда он поднес спичку к кончику сигары.