Время кобольда

Но они стоят и смотрят молча.

– Нет, Кэп, – усмехнулся этот микродиктатор, – больше ты им головы не заморочишь. Мы теперь всё знаем. Когда мёртвый, то понимаешь за жизнь.

– Мы умираем каждую ночь, Натаха, – сказал смущённо Васятка. – Умираем и не можем умереть, потому что мёртвые. И это хуже ада. И мне плевать, что у нас с тобой было, потому что мы так больше не можем.

– Но вы-то другие, – добавил Стасик, – все, кроме этой аппетитной чёрной жопки. Да, Сэмми? Почему ты с ними, дружочек?

– Ты знаешь почему, – буркнул Сэмми.

– Да, мой хорошенький, знаю, конечно. Потому что они живые. Или хотя бы не мёртвые. И пока ты с ними, ты почти жив, да? Ах, Сэмми-Сэмми, таким надо делиться. Ты же поделишься со своим хорошим дружочком Станиславом, мой чёрный пупсик?

– Оу, Сэмми, я не думара, сто ты гей, – удивилась Сэкиль.

– Я не гей, – мрачно буркнул Сэмми, – просто иногда экспериментирую. А что такого? Мне было скучно. Развяжи меня, Стасик, я такое же дохлое дерьмо, как вы.

– Ты не будешь делать героических глупостей?

– Пусть геройствуют живые.

– Развяжите его, он бесполезный.

Сэмми подняли на ноги и развязали. Он, стараясь не глядеть в нашу сторону, отошёл подальше и уселся за один из столов.

– Что мне делать с вами, Кэп? – спросил Стасик.

– Тебе не кажется, что это надо было продумать до того, как набрасываться?

– Нет. Я знаю, что ответ в вас. Но не знаю, в чём он состоит.

– На что ответ?

– Как нам перестать умирать.

– Не знаю.

– Может быть. А может быть, и нет. Но это неважно. Ты не представляешь себе те муки, которые мы испытываем, и, поверь, мы попробуем всё, чтобы их избежать. Может быть, достаточно просто быть рядом с вами. Может быть, вас надо трахать. Может быть, надо пить вашу кровь. Может быть, вас надо убить и съесть – но это уже последний способ, сам понимаешь. Только если ничего больше не поможет.

– Предложил бы тебе отсосать для начала, но тебе в радость, а мне противно.

– И это попробую, – ничуть не смутился Стасик, – уж больно цена высока. У нас впереди вечность мучений, это отлично мотивирует. Так что, если ты знаешь способ, лучше скажи сам, сэкономим время.

– Хочешь верь, хочешь нет – без понятия.

– Жаль, – вздохнул Стасик, – искренне жаль. Ты, конечно, отвратительно самодовольный гетерошовинист и гомофоб, но я не испытываю радости от того, что придётся с тобой проделать. Ну, почти не испытываю…

Какая всё-таки гнусная у него ухмылочка. И где он научился так связывать? Вообще не получается растянуть узел.

– Эй, – сказала Абуто, – может, меня отпустите? Я тут вообще случайно…

– Вот ещё. С тобой мы тоже поэкспериментируем, нельзя упускать ни одного шанса.

Я почувствовал на своих запястьях чьи-то ловкие пальчики. Сэкиль пытается ослабить узлы. Она тянула и дёргала, но бесполезно – слишком плотно и туго, у неё просто не хватает сил. А меня стянули так, что я пальцев почти не чувствую.

– Тащите кровати, – скомандовал Стасик.

Принесли четыре разобранных кровати, собрали, застелили матрасами. Нас перенесли на них, предварительно сводив в туалет. Не знаю, как женщин, а меня не развязали. Стасик лично оказал мне помощь. Хорошо, что в полночь я это забуду. Надеюсь, завтра я это не вспомню.

Навалившись вчетвером, развязали мне руки и привязали их к раме кровати. Теперь они хотя бы не так затекают. С женщинами поступили так же.

– Может, их сразу раздеть? – предложил кто-то.

– Давайте не будем начинать с насилия, – отказал этому озабоченному Стасик. – Возможно, окажется достаточно их присутствия. Пододвигайте стулья, садитесь рядом, ночь уже близко.

Вокруг нас сгрудились люди, каждый старается поставить стул вплотную к кровати и коснуться наших тел. Стасик положил руку мне на живот, и это крайне омерзительно.

– А ну, кончай меня лапать, онанист! – возмутилась сзади Натаха.

Сэкиль и Абуто молчат, я тоже. Разговаривать бесполезно. У моего плеча устроился на стуле Сэмми, и вторую руку Стасик положил ему на колено. Негр поморщился, но руку не сбросил.

– Начинается, Станислав, – говорит кто-то, кого я не вижу. Голос женский.

– Держитесь за них.

В меня судорожно вцепился десяток рук. Некоторые делали больно, будут синяки, но я не обращал на это внимания. Я сосредоточился на том, как тонкое лезвие натахиного самоточенного ножика осторожно подрезает тканевую полосу, которой привязана к кровати правая рука. Молодец, Сэмми, не слил нас. Одной правой маловато, но надо же с чего-то начинать.

– Су-ука, блядь, су-у-ука… – начал подвывать мужской голос за спиной.

– Божемой, божемой, божемой… – вторит ему женский.

– Убейте меня кто-нибудь!

– Не могу больше, не могу!

– Ямёртвая, ямёртвая, ямёртвая…

Руки вцепляются в меня сильнее, кажется, сейчас будут рвать на куски.

– Да больно же блядь, что вы творите! – орёт Натаха.

Треск ткани и крик:

– Прекратите! Не надо!

Кажется, там переходят к более близким тактильным контактам. Ну давай, Сэмми, режь быстрее!

Негр сереет на глазах, глаза его закатываются. Последние волокна – и он оставляет нож в моей ладони.

Слышу звуки потасовки и визг Сэкиль – кажется, там не поделили, кто будет её первым насиловать. Бью освободившейся правой Стасика снизу в нос, чувствую, как ломается хрящ. Угол неудобный, замаха нет, лезвие в руке мешает, но я постарался. Стасик отлетает, отваливаясь от кровати, и я быстро пилю тряпку на левой. Мне никто не мешает специально, вцепляются в руки и ноги, не видя, что происходит. На, получи! Ах ты так? Ты тоже… Теперь ноги.

Они не способны оказать сознательное сопротивление, просто цепляются за одежду и руки, пытаются то ли обнять, то ли повиснуть. Со всех сторон вой и плач, кто-то стоит на коленях, молча и страшно бьётся головой о кафельный пол, словно в пародии на молитву. Сухой мерзкий стук, летят капли крови. Завывающая женщина пытается порвать себе вены алюминиевой вилкой, потом бросает её и с разбегу врезается головой в стену, неловко заваливаясь на бок.

Я аккуратно вытаскиваю у Стасика из кармана свой пистолет, и к нему сразу тянется несколько рук, которые я отбиваю рукояткой. Патроны в дефиците, пусть сами как-нибудь. Сэкиль бешено вращает глазами и пытается кусаться, майка разорвана спереди сверху донизу, штаны спущены, какой-то мужик рвёт с неё трусы, но они прочные, и ей больно. Бью его ногой в копчик, ноги ещё не отошли, удар выходит смазанным, но хватает – отлетает с криком. Натаха каким-то образом освободила одну руку и теперь душит ей Васятку, но тот, даже выпучив глаза и задыхаясь, терзает руками её грудь. Одним движением ножика перехватываю верёвку на руке Сэкиль, сую в освобождённую ладонь рукоять. Кинувшись к кровати Абуто, где кто-то буквально зубами грызет её голое чёрное бедро, вижу краем глаза, как азиатка втыкает лезвие кому-то в пах.