Время перемен. Том 2

— Знаю, о чём ты думаешь, дружище, только учти, здесь не то, что у нас в горах. Тут всякая баба чья-нибудь, и ты не можешь взять её просто потому, что пожелал и ранг твой выше остальных претендентов. Низинники на такое сильно обижаются, не тронь её.

— Хорошо, вождь, — Тром понуро уставился на свои видавшие виды сапоги. Кое-где кожа совсем истончилась и вот-вот протрётся насквозь. С этим нужно было что-то делать. Поединщик никогда не любил просить. Просители обычно холуи, или охотники, или бабы. Но не воины — воин берёт своё по праву. Всё с ног на голову в этих проклятых низинах.

— У вас кто-нибудь умеет шить? — спросил он Кшиштофа.

— Миру спроси. Это вон та, в сарафане с цветами. Вишь, как красиво вышито? Уж она иглой орудует получше всякого у нас.

Это было странно и унизительно — не просто подойти, кинуть ей сапоги и бросить «Почини», а потом убраться по делам и ждать, когда принесут. Нужно было разговаривать, и ещё ведь могла она не согласиться. Глупо. Но так уж у этих низинников всё тут устроено.

— Ваш главный сказал, ты умеешь шить…

— Умею, — она наклонила голову на бок и не спеша провела взглядом по Трому, — Чего тебе надобно пришить?

— Мои сапоги скоро протрутся в нескольких местах, нужно их подлатать.

— Вот что, варвар, — баба задумчиво потёрла рукой подбородок, — Сегодня банный день. Оставь мне сапоги свои вечером, перед помывкой. Посмотрим на твои места, — она подняла одну бровь вверх и улыбнулась.

Тром решил, что с ним заигрывают, но вождь не велел трогать чужих баб, поэтому он буркнул: «Хорошо», — развернулся и ушёл прочь.

До обеда они успели перетащить ещё шесть брёвен. Кшиштов сказал, пока хватит, и после обеда будем ставить то, что принесли. Потом двое мужиков засобирались на охоту, Тром же с остальными принялся подгонять новые брёвна к тем, что уже лежали на месте будущей бани. Когда очередное бревно точнёхонько встало на своё место, один из мужиков заметил:

— А ты мастак с топором. Мог бы быть хорошим плотником.

— Угу. В горах мы с детства вырезаем себе тренировочные мечи, это оттуда.

— Вы все дерётесь там с раннего детства?

— Нет. Только та половина, что прошла испытание на воинов в десять лет от роду.

— Что же остальным, совсем оружие в руки брать нельзя?

— Что они с ним будут делать? И ещё нужен кто-то, делающий разные дела, кроме военных. Им есть, чем заняться.

— Стало быть, шанс только один — испытание в десять лет? Но вдруг парень окрепнет позже и сможет стать воином что надо?

— Пока он окрепнет, остальные дети уже научатся сражаться.

— Как знать. Не всегда ведь тот, кто дольше занимается делом, лучше его делает. Небось, и ты побеждал тех, кто старше.

Тром задумался. Ведь действительно, он не раз одолевал бывалых воинов. В настоящем поединке, или на тренировке, это уж как получится. Он просто быстрее учился. Лучше видел, проявлял больше трудолюбия, держал своё тело в узде, не позволяя лишнего. Что, если они с Марком не занимались бы до испытания, и их побили бы какие-нибудь мальчишки, кто готовился? Двумя хорошими воинами меньше. Получается, их отбор неправильный. Или всё-таки верно они делают? А тот, кто желает воином стать, будет готовиться ещё до срока? А если не желает, но может? Что тогда?

— Ну и задачку ты мне задал, голову сломаешь, — Тром вновь взял топор и принялся тесать бревно.

— То-то я смотрю, ты аж застыл… Мой дед говаривал, лучше задумываться над тем, что нам нужно в сегодняшний миг. А другие сложные дела делать, когда их время придёт…

— Дед? У вас это, кажется, муж, кто зачал того, кто зачал тебя?

— Верно. Если дед дожил до рождения внуков, он передаёт им свою мудрость.

— У нас в горах есть мудрость воинов. Она передаётся десятниками тем, кого они учат с десяти до шестнадцати годов. Она общая.

— Ваш мир совсем другой. Жизнь везде разная и везде интересная. Иногда я жалею, что не стал моряком. Столько всего мог увидеть…

«Везде интересная? Ну нет уж. Ничего интересного у низинников тут нет. То ли дело в горах».

Настало время мыться.

«После заката в кухню приходи», — тихо ответила Мира, когда Тром вручил ей свои сапоги.

Все мужики собрались в протопленной комнате и отдали одежду бабам, а сами мылись холодной водой, натасканной в большие бочки из ручья неподалёку. Бабы мыли одежду в том же ручье, а потом вешали на верёвке, натянутой меж деревьев. После помывки мужики обернулись в шкуры и быстро засеменили через прохладные комнаты в кухню, где их ждал ужин.

Потом настала очередь баб мыться. И Тром, сытый и согревшийся под шкурами, в комнате, где спала их команда, лежал и ждал заката, стараясь не забыть, как через все эти двери пройти в кухню и не заплутать в потёмках. Наконец, он кое-как обернулся шкурой и пошёл. В кухне горела свеча, а Мира, нагнувшись над столом, дошивала его правый сапог.

— Иди сюда, почти готово, — не оборачиваясь, проговорила она.

Тром оглядел левый сапог. Она нашила новую кожу поверх старой. Аккуратно и надёжно. Горец предпочёл бы новые сапоги, но то, что есть, всё равно было лучше, чем оказаться с дырявыми посреди леса, хоть и делало их тяжелее.

— Готово, — баба поставила правый сапог к левому, встала и заперла обе двери на щеколды, — Теперь недурно бы заплатить за работу.

Баба приблизилась к нему, она уже скинула платье. В тусклом свете свечи он увидел огонь плотской страсти в её глазах. Стоило признать, она была не так уж и дурна, хоть и хуже тех восьмерых, которых Тром чаще всего брал в горах. Её лишь слегка портил живот, который был чуть больше, чем надо, да еле заметный волос над верхней губой. Но бёдра и сиськи — самое то, как и нежная шея, и покатые плечи… Он почувствовал, как быстро твердеет там:

— Вождь велел мне не ссориться с охотниками, поэтому тебе лучше бы одеться.

— Из-за меня ты ни с кем не поссоришься. Муж мой год назад помер. Медведь задрал. А больше ни с кем я не сошлась.

— Что скажет Кшиштоф?

— Какая разница? Не он решает, с кем мне спать.

— А кто решает?

— Я сама, дурачок.

— Низинники…

— Привыкай.

Она нежно, но неотвратимо усадила его на лавку. Шкура сама собой сползла с него на пол. Медленно и ловко Мира уселась на него сверху. Это было так приятно после столь долгого воздержания…

Он проснулся незадолго до рассвета, и смотрел в потолок. Они так и не затушили свечу, и её пламя то и дело подрагивало в еле заметном сквозняке. Раз, другой, третий… Сколько ещё раз, пока весь дом не оживёт и не наполнится звуками пробуждающихся ото сна людей?

Мира пихнула его локтем:

— Просыпайся.

— Я не сплю.

— Ты знаешь, что мог бы остаться здесь, со мной?

— Мы должны вернуться на родину.

— Торопишься на войну? Мой отец был воином. Героем. Я почти не помню его лица. Почему вы, мужчины, всегда куда-то рвётесь? Посмотри, мы живём здесь, вдали от города, с его суетой. Можно нарожать детей и учить их охотиться вместе с тобой, и никто тебя тут не найдёт, если сам этого не захочешь. Что может быть лучше?