Время созидать

Подработать-то он сможет, крепкие руки везде нужны. Жил как-то сорок лет, землю топтал – и сейчас проживет. О себе и беспокоиться нечего – а от «серых» спрячется.

Кто бы о госпоже Элберт и сыне ее побеспокоился…

Подъемы и спуски, лестницы и мостики вконец утомили его. И когда казалось, что не найти уединенного местечка – он заметил вдруг вход в маленький храм, зажатый с двух сторон между беленых стен. Неприметный, скромный дом бога.

Саадар постоял перед входом, вглядываясь в туманный сумрак, пахнущий благовониями. Там трепетали огоньки и закручивался ароматный дым. Там кто-то играл на варгане, и от этого начинала кружиться голова.

Саадар осенил себя священным знаком: нарисовал в воздухе перечеркнутый линией круг, – и сделал шаг.

И как только шагнул он за выкрашенные в красное двери, задев плечом занавеску из деревянных бус, сразу ушла и боль в голове, и усталость.

Давно, ох, давно не был он в храме. Почти забыл, какими те бывают: круглый зал с нишами, в которых дремлют седые боги – воплощения Многоликого, посредине водоем, куда кидают монетки. Не такой богатый, конечно, как у госпожи Элберт. Интересно, восстановят ли тот?.. Да уж наверняка – Агорат немало денег вложил. Найдут другого мастера-архитектора. Может, Берту свезет? А может, явится снова Каффи. Говорили, они с министром дружбу водят. Как знать…

У стен горят свечи, и несколько служителей собрались в дальнем конце зала, в тенях. Старик-монах стоит на коленях перед Малларом Ведущим. Саадар тоже опускается на колени. Слова молитвы приходят не сразу, это исковерканные, полузабытые слова, те самые, что кричал, срывая голос, потом – мог только хрипеть, бормотать полушепотом, и – уже молча и безнадежно обращать к богу, который не слышал его в Рутене. А может – смеялся, не желая слышать.

«Услышишь сейчас?..»

Огонек свечи подмигивает, с треском выстреливает вверх длинной искрой.

«В трудах тяжких, во дни горя и во дни радости укрепи дух… Наполни светом твоим… Будь посохом в пути, будь парусом в океане… Уповаю на тебя и вручаю тебе жизнь мою, и сердце мое, и помыслы мои…»

Защити, прошу, защити их.

Огонек, как живой, трепещет, бьется, тени скрещиваются, как мечи.

Бабка говорила: хочешь совета у духов – спроси огонь. Огонь знает правильный путь, он подскажет.

– Прости, брат. – Саадар осторожно тронул за локоть старичка, молящегося рядом. Тот обернулся и посмотрел искоса. – Не откажи в добром деле. Напиши имена на табличках, а? Ты же грамотный?

– Чего? – Старик повернул к нему ухо, пошлепал губами.

– Грамотный ты?

Старик потряс лысеющей головой с тонкой коричневатой кожей в пятнах:

– Разумею грамоте. Ну?

– Напиши, прошу, отец. – Саадар протянул ему две тонкие деревянные дощечки, купленные по дороге. – Это для Многоликого. Чтобы он знал, понимаешь, за кого я молюсь.

Тот медленно кивнул. Тяжело встал, покачиваясь, отошел к возвышению, где стояли незажженные свечи, нашел там чернильницу и кисти.

– Ну и что писать? – прошамкал он, вернувшись.

– Тильда. Арон.

Старик оборачивается к нему ухом.

– Ну-ка, повтори, дружок, я не расслышал.

– Тильда и Арон.

Ее имя – звонкое и чистое, как весенняя капель. Саадар закрывает глаза – не думай, не надо, дурак!

– Жена и сын, что ли? – спрашивает вдруг тихо, с сочувствием, монах. Саадар смотрит на него – и видит хитринку в блеклых глазах. – Держи.

И в руке Саадара оказываются две таблички с аккуратно выписанными именами. Таблички надлежит поставить перед статуей Маллара Хранящего. И Саадар ставит – как во сне. И как во сне выходит из храма, прислоняется к стене. В груди растет, ширится пустота, и горько глотать, и горько смотреть в ясное осеннее небо. Паршиво на душе, черно.

«Друзей не бросают», – говорит Маллар. Саадар закрывает глаза, открывает – и видит знаки. Вот мазнула крылом вверху ласточка – спешит на юг. Вот сухие листья кружатся посреди улицы. Вот камень лежит, указывая направление к монастырю, где Саадар простился с Тильдой и Ароном.

– Друзей не бросают, – повторяет он.

Никогда.

12

Все повторялось.

Лицо отца Йоны не походило на лицо министра Айхавена, зал за дверьми – обширный и низкий – на кабинеты Канцелярии, но все повторялось. То, как падает свет из узких окон, и вязкая тишина, и человек, глядящий сверху вниз, но не по праву власти светской, а по праву власти над душами.

В тонких, разрезающих зал от пола до потолка солнечных лучах посверкивали на стенах искорки мозаики, но что изображено там – Тильда рассмотреть не могла. Рисунок размывался, делаясь нечетким. Она потерла усталые глаза, но все равно видела какую-то разноцветную рябь.

– Вы поразительно упорны, – сказал священник, не оборачиваясь к ней, все еще рассматривая мозаику.

– Если понадобится, я буду ночевать под стенами обители.

Они с Ароном прождали весь день – сейчас солнце уже клонило к вечеру, оранжевые полосы косо лежали на чисто вымытых плитах пола с полустертым орнаментом. В этом умирающем свете красное одеяние священника как будто светилось, как фонарик из тонкой бумаги, повешенный на дерево в Долгую ночь…

Молодой мужчина застыл напротив одной из мозаик, ничего не говоря. Нарушать его раздумья было недопустимо, но Тильда слишком измучилась ожиданием, бездействием.

Ее голос разорвал тишину:

– Как здоровье отца Рейнарта? Он мой старый знакомый… – Сразу говорить о том, что Рейнарт Варрен – ее родственник, не стоило.

Татор будто очнулся от задумчивости, медленно обернулся к ней и тягуче ответил:

– Его нет.

Тильда постаралась, чтобы голос не выражал ничего:

– Он уехал?

– Нет. Нааг забрала его в свои чертоги. Три дня назад. Он скончался от удара.

В который уже раз за последние дни – пятидневья – месяцы! – снова куда-то кренилось, заваливалось набок и рушилось то шаткое сооружение из надежд, которое она так тщательно возводила. Но у нее совсем не было сил поражаться, ужасаться или огорчаться этому.

Она смотрела на татора, чье лицо ярко высвечивал луч солнца. Обыкновенное лицо, ничем не примечательное, увидишь такое – и не вспомнишь.

– Да будет сон его спокоен, – ответила она по привычке. – Отец Рейнарт обещал, что возьмет моего сына в обитель.

– Отец Рейнарт щедро раздавал обещания и не спешил их выполнять, – сухо заметил татор. – Оттого наша обитель как никогда нуждается в средствах.

Ни взгляда, ни жеста, ни намека в голосе – ровный тон, такой обыденный и спокойный!

– Разве вы не обязаны брать всех детей с даром Многоликого?..

– Лично я не должен выполнять обязательства моего предшественника.

Развернуться и уйти? О, как хотелось это сделать, но из ниши в глубине зала на Тильду смотрели глаза Многоликого. Она чувствовала этот взгляд. Это не просто статуя, не просто полупрозрачный сияющий мьенский мрамор, самый лучший, какой только можно достать по эту сторону океана. Неизвестный скульптор вдохнул в статую жизнь – а теперь Видящий смотрит на нее, и взгляд его полон неизбывной печали и укора.