Время своих войн-1

– Не много, поскольку я сейчас удерживаю нить жизни своей в собственных руках и волен отпустить ее в любой момент.

– Ты говоришь не так, как говорят ваши...

– Я - воин. И тот враг, которого тебе будет сладостно убить. Возможно, я убил одного из внуков твоего прадеда. А делаю я это только потому, что перед смертью хочу взглянуть в глаза человека, который останется жить, - повторил мужчина.

– Хорошо, - сказал командир тех, кого называли террористами.
– Иди и выбери того, кто останется жить. Да будет так - клянусь своей Честью и Честью Рода своего!

– И я клянусь собственной Честью!
– сказал мужчина.
– Клянусь в том, что приму смерть тогда и так, как ты захочешь.

После вставили обратно усики чеки гранаты в запал, и командир помог ему в этом...

И выбрал мужчина ее среди многих, почти не задумываясь, и спросил он у нее:

– Ты русская? Нет? Впрочем, неважно... Пусть сын твой, когда он родится, будет Русским по духу и обладать Честью. Запомни. Честь! Передай ему это слово...

– Зачем ты ей это сказал?
– спросил командир тех, кого звали террористами.
– Способна ли она нести твои слова?

– Многие, кто в этом зале, заслуживают смерти, многие заслуживают жизни... возможно, в ком-то из них теплится и Честь... Я стал бы с тобой плечом к плечу, если бы мы вели войну против штатовцев - у них нет чести, в этом я уверен. Но я не могу выступить рядом с тобой против Рода своего, даже если он забыл древнюю гордость свою и достоинство... О Гордости же и Чести ему теперь позволяется узнать, только когда крайняя опасность настигает тех, кто им управляет...

– Значит, ты из рода рабов?

– Разве раб волен распоряжаться своей жизнью и смертью? Разве он разменяет свою жизнь на смерть другого?

– Кто она тебе?

– Никто. Я не знаю ее имени. Как и имен тех, кто вокруг. Но я слишком долго был одинок... и еще просьба...

– Не много ли просьб для того, кто называет себя воином?
– усмехнулся командир.

– Эта тебя устроит. Я хочу принять смерть не со всеми, а сейчас и из рук твоих.

– Почему сейчас?

– Не хочу смотреть, как принимают смерть те, в ком нет достоинства - ибо это наполнит мое сердце омерзением. И не хочу видеть смерть тех, в ком достоинство сохранилось - ибо сердце мое переполнится горечью, что они так бездарно потратили жизнь свою.

– Хорошо!
– в третий раз сказал командир тех, кого называли террористами, и выстрелил ему в лицо, а мужчина не отвел взгляда и улыбнулся навстречу.

И почувствовал командир, что сердце его наполнилось горечью, и сказал он тому, кто всегда стоял справа от него:

– Дух его сейчас рядом с нею. Иди и сделай так, чтобы девушка та вышла отсюда с семенем твоим - семенем воина! Пусть она называет русским того, кто родиться. Пусть даже родиться воин, с которым придется встретиться моему сыну. И пусть тогда вновь соприкоснется Честь с Честью...

...И была их там тысяча и еще малое число. И умерли все...

А через два дня девушка снова вышла на свою работу - останавливать машины и предлагать свое тело за деньги. И была она, как большинство из них, бесплодна и носила внутри себя заразу...

Дух мужчины, дух командира, дух его помощника встретились над нею, переглянулись... и им мучительно захотелось поскрести затылки, которых не было..."

* * *

– Согласен, что воспитывать надо на основе мудрейших замечаний?

– Да.

– Ты мудр, но не сдержан в замечаниях.

– Хочется чтобы люди были лучше.

– Не суди людей по себе.

– Слабый слаб всегда, сильный - слаб только в своих желаниях, но обуздав их, он словно одевается в кольчугу... Война не заканчивается с развалом и сдачей государства, просто она становится личным делом, где каждый уже все решает для себя сам - кто он?

– Опять хорошо сказал, - одобряет Денгиз.
– Хотя, и не в первый раз от тебя слышу. Но это повторять можно. Теперь слово дела хочу слышать. Для этого же приглашал?

– Хочу предложить "экс". Не вами выдумано, но в этом деле вы лучшие, - говорит Извилина, чуточку передергивая в раскладе.

– Не верю, что ты настолько упростился, - Денгиз смотрит прямо в глаза.

– Если я предлагаю десять банков взять, и даже больше - очень полных банков! Да за один раз!
– серьезно, без тени улыбки в глазах, говорит Извилина.
– Если я гарантирую отход в любую точку?

(Извилина особо выделяет слово "гарантирую")

Денгиз отвечает не сразу.

– Верю. Другому бы не поверил, а тебе верю. Не представляю, как такое можно обеспечить, но... Но самому тебе, ведь, вовсе не это нужно? Ты что-то другое крутишь? Хотите снова стать океаном? Мы - маленький народ...

– Океан не пренебрегает и малыми речками. Ваша вода сольется с нашей, и кто посмеет ее разделить!

– Надо сказать больше, - говорит Денгиз.

– Скажу, но только тебе... Твоим это знать рано.

– Слово даю.

И Сергей рассказывает...

Везде бьется по самому больному. В России для этого захватывается театр и школа с детьми, в США взрывают универмаг и торговый центр - в стране оставившей себе только одного бога - бога торговли, иного быть не может, здесь собственные болевые точки...

С началом третьего тысячелетия "акты" террора по отношению к отдельным личностям уже не имели того значения, что в прежние времена, когда убийство одного способно было полностью сбить остальных с взятого направления. Личности ли стали не те? "Личностей" современности делало телевидение, оно же их и уничтожало. Оно одно было способно раздуть значение мелочи до катастрофы и "не заметить" катастрофы реальной, не придать ей значения. Однако, планируемое уничтожение города, как личности, лица государства, его центра, гордиева узла управленцев, уничтожение не в какой-то там Африке, где государства появляются и лопаются как пузыри на воде, а находящегося в центре Европы, члена НАТО, всецело принадлежащего своим тельцем и невызревшей душонкой США, уничтожение наглядное, показательное, усилием семи-восьми человек, не только как пример того, насколько беззащитна система от внешнего удара, вне зависимости сколько полицейских или армейских сил имеет в наличии, а выявить именно несоразмерность, когда "крышевание" самого могущественного государства мира не способно дать никаких гарантий защиты от группы разгневанных чем-то специалистов войны...

Денгиз не раз вскакивает, хлопает себя ладонями по коленкам, подходит к двери, возвращается обратно, заглядывает в глаза. Восторгается от широты, от размаха, от необыкновенной дерзости.

– Крови не боитесь! Это хорошо!

Одновременно думая - не чрезмерная ли цена? И отвечая себе - чрезмерной ценой можно считать только честь, а собственную жизнь уже гораздо в меньшей степени. Личная честь от чести клана неотделима. Уронил свою - уронил общую. Поднять же ее надо много больше усилий и всех сообща...