Время в тумане

Жалкие и растерянные очкарики в голос уверяли, что действовали осторожно и никто ничего не знает.

— А чай? — резко спросил он. — Кто вам покупал чай? — У вас у самих не было на это времени. Жена? — повернулся он к бригадиру.

— Она ни при чем, — пунцово-красный бригадир сидел на кровати. Он вдруг вскочил, бледнея, наверное, ему показалось, что Крашев не верит, и стал повторять, что жена ни при чем.

«Размяк «солдатик», — подумал Крашев. — Но кто же покупал им чай? Дежурные по кухне? Навряд ли… Кто же еще ходит в магазин?.. Зойка! — осенило его, и он помрачнел — смешливая, работящая, неунывающая Зойка ему нравилась… — Ах ты, авантюрная девица»… — вспомнил он громадные серьги в ее ушах.

— Так кто же покупал? — повернулся он к очкарикам. Те уныло молчали.

— Молчите? Хуже для вас, — Крашев повернулся к бригадиру. — Зойка?

— Да, — растерянно сказал тот, сделавшись совсем красным.

— Приведи ее сюда, — жестко сказал он бригадиру. — Даже если легла спать. Понял?

— Есть! — по-военному ответил бригадир и быстро вышел, а минут через пять вернулся с Зойкой. Следом за ними, поправляя волосы, шла жена бригадира.

Увидев ее, Крашев поморщился. Эти пять минут он прикидывал, как быстро, не привлекая совет бригадиров, комиссара, Жору, может быть, весь отряд, сделать то, что он задумал сделать, и жена бригадира — взрослая, года на три старше Крашева женщина, — мешала ему.

— Ты покупала? — спросил он Зойку, кивнув на гору квадратных пачек.

На какой-то миг ему стало невыносимо тяжело оттого, что он задумал, оттого, что перед ним сидела хорошенькая Зойка и ей надо было задавать вопросы, но он тут же, как уже не раз делал в таких случаях и как много раз еще будет делать, стал внушать себе другое. «Ты сделаешь это, — вдалбливал он в свое «первое» полушарие. — Ты выгонишь их, а завтра вместе с Жорой объявишь об этом всему отряду. Жора поддержит тебя — вспомни его лозунг: «Меньше народу — больше кислороду». Но дело даже не в этом. Узнает начальство — расформируют отряд, и плакали все премиальные, а это почти половина заработка. Нет! Выгонять, и выгонять немедленно, как в прошлый раз выгнали пятерых сачков. Ведь тогда из отряда никто слова не сказал. А здесь дела покрупнее…»

Его губы двигались, он почти шептал все это, пытаясь задавить то, что еще сомневалось, не решалось, сопротивлялось в нем самом…

В том, что чай покупала она, Зойка призналась. Призналась и в том, что знала, для каких дел. Но в том, что это плохо, признаваться не хотела.

— Натуральный товарообмен! — фыркала она, встряхивая аккуратной головкой. Громадные серьги в ее ушах звенели. — А куда там эти зэки использовали чай — не наше дело.

— Ну, вот что, — решительно сказал он, глядя, как, слушая Зойку, ожили очкарики. — Пишите объяснительные. На имя декана, а еще лучше на имя секретаря комсомола — ты ведь, кажется, в институтском комитете состоишь? — Он посмотрел на Зойку. — Вот и пиши. Сколько пачек купила… Для чего… Что взамен получили, ну и так далее. Посмотрим, что в комитете комсомола скажут да и в деканате.

Очкарики опять поникли, взяли разлохмаченную, исчерканную этюдами толстую тетрадь, вырвали по листку и медленно, спотыкаясь на каждом слове, заелозили ручками по бумаге.

Крашев ждал, соображая уже другое: как оставить эту глупую Зойку в отряде, ведь ясно: выгонит он сейчас бригадира — уедет с ним и его жена, а на кухне без повара нельзя.

Но писать объяснительную Зойка отказалась, и Крашев, злясь на нее и не зная, что с ней делать, медленно, намного медленней, чем надо было это делать, стал собирать листки у очкариков. И тут молчавшая жена бригадира сказала:

— Так что же будет с нами, с моим мужем?

Это ее «моим мужем» отчего-то покоробило Крашева.

— С вами ничего, — ответил он, не переставая думать о Зойке. — Но вашему мужу, — он тоже поднажал на «вашему», — и его бригаде оставаться нельзя — придется покинуть отряд и сегодня, сейчас же, уехать.

— Как это уехать? — медленно, покрываясь красными пятнами, спросила женщина. — А куда же я? И как же мы?.. У нас ведь ребенок будет… Ты что же молчишь, макушка твоя глупая? — рванулась она к мужу. — Ведь ты при чем? Ведь при чем? Ах, ты, долбец, ах долбец — связался с соплями… Он же ни при чем, — повернулась она к Крашеву, в ее глазах выступили злые слезы. — Ведь ни при чем… Вот эти все, — ткнула она пальцем в очкариков. — Мой ведь даже ничего не променял… У-у-у, колгота, — повернулась она к мужу.

— Хорошо, — резко сказал Крашев. В испуганной и злой деревенской бабе, какою вдруг оказалась жена бригадира, он почувствовал сильную союзницу. — Если бригадир не виноват — пусть остается, а остальные… — Крашев вспомнил то, что говорил пятерым сачкам, которых они выгнали с Жорой, и точно так же, глядя на часы, повторил про электричку, деканат, комсомольский комитет…

О Зойке он уже не думал…

Глава 10

Да, он заработал тогда в Коми тысячу рублей. Но руководил ли он тогда? И понял ли, что значит это заманчивое слово — руководитель?..

Ему тогда казалось, что понял… И странно было видеть, как еще сонный, но быстро схвативший основное Жора Гробовский сполз с кровати и, борясь с дремой, накатывающей на его щуплое тело, хриплым голосом стал объяснять ему, что это глупость.

— Почему глупость? — спросил тогда Крашев. — Ты же сам говорил: меньше народу — больше кислороду. Вспомни о пятерых, которых ты сам выгнал. И, кстати, я тебе не возражал, хотя за людей я отвечаю…

— А ты далеко пойдешь… — захрипел Жора. — Ты знаешь, что в зоне за это делают?

— Не путай меня с зэками, — зло сказал Крашев. — Но только сообщи я об их делах в деканат да покажи все эти колечки, брошечки да ножи — их из института выгонят да и из комсомола тоже… Так что же лучше?

— Выгонят… конечно, выгонят… — тихо просипел Жора. — Идиотов нынче везде хватает. — Он подошел к Крашеву и огромными, черными, невыносимо злыми глазами посмотрел на него. — Но ты-то, вроде, еще не идиот? Неужели ты не видишь, что у них еще детство в одном месте гуляет? Ты пойми — они же еще дети. Нельзя их сейчас так обижать. На всю жизнь перекос останется. И Зойка… Как ты мог ее выгнать? Без нее ведь со скуки помрете. И потом… Ты ведь еще лопух, пацан… И знать ничего не знаешь, кроме работы. Тысяча тебе посветила… А Зойка по-женски целый месяц болела и никому ни слова… Случайно сам узнал.

При последних словах о Зойке и ее болезни Крашеву стало не то чтобы стыдно, а как-то неловко.

— Сама виновата, — сказал он. — И слушать меня не хочет… Да что теперь говорить? Поздно уже — они давно в электричке едут…

— Нет, не поздно. — Жора стал быстро одеваться. — Никогда ничего не поздно. Сейчас пойдем на почту и дадим телеграмму в Сыктывкар — у них там пересадка. С просьбой задержать, объяснить и вернуть. Дежурный по вокзалу разберется. И найдут их — Сыктывкар не Рио-де-Жанейро… А в телеграмме ты перед ними извинишься.

— Ну, уж нет, — решительно сказал Крашев. — Еще и извиняться. Никогда…

— Да-а-а, — Жора присел на свою кровать. — Случай, похоже, безнадежный. Ну, что же… — как бы самому себе сказал он. — Похоже, и мне пора. Да, пора… — Он подошел к столу и взял толстую папку. — Это наряды. По бетонным полам все готово — уже и подписаны, ну, а по водопроводу — побегаешь сам. — Жора замолчал.

В его только что прозвучавших тихих словах было столько твердости, что Крашеву говорить было не к чему. Да и о чем говорить? Осталась неделя работы. Что же… Он, Крашев, справится и без Жоры…