Время в тумане

А аномалии в самом человеке? У соседа Крашева по общежитию при осмотре врач нащупал какую-то безболезненную шишечку в плече и сказал пару слов на латинском языке. Слова сосед запомнил, но смысла не понял, разволновался и попросил Крашева, идущего в библиотеку, посмотреть в медицинской энциклопедии, что же обозначают эти слова. Крашев все, что надо, нашел, почитал, а наиболее туманные места записал. Он уже, усмехаясь (опухоль была совершенно безвредной), ставил толстенную книгу на место, как та раскрылась по сделанной кем-то закладке, обнажив название: «Половые извращения». Это было на втором курсе, ему было восемнадцать лет, и от этих двух слов, составленных из обычных черных букв, полыхнуло жаром. Вспотели ладони. Появилось желание (страх?) ткнуть книгу на место. Но он закрыл толстенный том, отошел в зальчик, в самый его край, раскрыл (любопытство?) книгу по закладке и стал читать. После пяти минут чтения горело не только лицо, но, казалось, и вся голова. От названий, подназваний гомосексуалистов, садистов, фетишистов, мазохистов и бог весть еще каких извращенцев рябило в глазах. Пригибаясь над столом, он невольно оглядывался по сторонам, чувствуя себя обладателем жгучей, страшной тайны. Дочитав, посмотрел на закладку и понял, что эту тайну знают многие. А вдруг эту книгу читали и те, о ком речь? Толстенный том стал невыносимо тяжелым и липким. С трудом и страшной брезгливостью поставил он его на место. Из маленького зальчика вышел, почти не дыша. Ему казалось, сам воздух зальчика пропитан всякими «измами».

Когда он задавал вопросы о ЛТП, лицо его не горело, но все же сладко-приторное чувство желания узнать что-то запретное, аномальное, почти криминальное было в тех вопросах, кроме простого беспокойства.

Жена говорила, что ничего не знает, что устроила все это сестра вместе с матерью.

В конце концов сладко-приторное чувство в нем победило. Он все же настоял, и они поехали в Подмосковье. После электрички они долго шли почти чистым полем, и жена устала. Наконец они подошли к поселку, с одного края которого высились серые, сложенные из тонких железобетонных плит стены. Они долго кружили вокруг этих бесконечных серых стен, пока не вышли к пропускному пункту, и по системе ворот, решеток, впускных и выпускных дверей Крашев определил, что пропускной пункт ЛТП не хуже пропускного пункта зоны, рядом с которой работал их стройотряд в Коми.

С трудом, через дежурного, они узнали, в каком тесть отряде и где этот отряд сейчас работает. Оказалось, что это недалеко, «на воле», на небольшом кирпичном заводике.

Идти на территорию заводика жена отказалась. Он посмотрел на ее лицо — она и в самом деле выглядела уставшей: шел четвертый месяц ее беременности.

Усадив ее на старый, трещавший стул в коридоре маленькой конторки, он пошел вдоль низких, почти ушедших в землю напольных обжиговых печей. Вся технология и все конструкции были так стары, что он, сдавший курс «Производство стройматериалов» на отлично, с трудом мог понять эту технологию и назначение конструкций. Но все же название печей «напольные» — он вспомнил и технологию кое-как понял. Вот тут «садят» в пустую печь сырец — необожженный кирпич, а вот из другой «выставляют» уже готовый. И то и другое делают люди в серой одежде, в серых шапках-ушанках и серых кирзовых сапогах. У тех, кто выгружает кирпич, одежда, сапоги, ушанка и лицо — в оранжевой кирпичной крошке.

Самой мелкой и несуразной фигурой у печей была фигура его тестя. Крашев подошел и тронул фигуру за плечо, почувствовав, как шершавые, колючие оранжевые крошки потекли под его пальцами вниз. Когда тесть обернулся и Крашев увидел его кроличье-трезвые глаза, то сладко-приторное чувство, двигавшее им, прошло, уступив место обычной жалости. Стало стыдно за тестев испуг и неловкость, мелькавшие в кроличьих глазах. Он не знал, вернее, не понимал, что же делать дальше, о чем спрашивать, что говорить… Но всегда молчавший тесть заговорил сам.

— Конечно, конечно, — забормотал он, и Крашеву странно было слышать, как тесть правильно и твердо выговаривает это свое «конечно». — Конечно, они формально правы и формально Вы имеете право…

Испытывая все большую неловкость от непонятной фразы, от того, что тесть обращается к нему на «Вы», он спросил:

— Может, надо что-нибудь? Денег или еще чего?

— Нет, что Вы, — с испугом ответил тесть. — Могут обыскать, а потом — в изолятор… — И тесть стал длинно и путанно объяснять Крашеву, что все произошло случайно, что просто в комиссии, направившей его сюда, не было его старинного друга, а так бы было все хорошо, все бы обошлось — вот такая невезучесть.

От длинного и нудного рассказа, от кроличьих глаз, непрерывного «выканья» у Крашева прошла и жалость.

— Может, все же надо что-нибудь? — перебил он тестя.

На миг кроличье выражение исчезло из глаз.

— Многое надо, многое. Но все запрещено. Письма читают. Тумбочки, постели обыскивают. Часы носить нельзя… Приезжал братан, привез свитер. Вот тут и надел. А вечером — отобрали, опять нельзя, а как же тут? — тесть указал на шеренгу мрачных напольных печей, будто это они запрещали, проводили обыски, вскрывали и читали письма, сажали в изолятор, изымали одежду. На обшлаге протянутого к печам рукава серой фуфайки Крашев увидел пришитую бирку. На бирке стояла фамилия тестя, номер его отряда и личный номер. — Впрочем, — глаза у тестя опять потухли. — Впрочем, сигареты, если можно. У меня такая гадость…

Крашев не курил, и сигарет у него не было. Он побежал к жене. Сидя на стуле, жена дремала.

— У тебя есть сигареты? — довольно грубо спросил он.

— Зачем? — Она курила, но в последние месяцы совсем понемногу, по одной-две сигареты в день, и он подумал, что у нее может и не быть.

С собой у нее было две пачки. Одна из них оказалась распечатанной. Он взял обе.

— Могла бы и передачу организовать.

— Это что, больница? И при чем тут я? Это ведь твоя идея, — жена удивленно пожала плечами.

— Но отец-то твой. Может, я виноват, что он здесь?

— Может быть, — жена странно усмехнулась. Ему захотелось задержаться и выяснить, что значит это «может быть» и ее странная улыбка, но он посмотрел на ее обычный еще живот, развернулся и побежал к тестю.

Вдоль печей дул сквозняк. Сквозняк сыпал на тестя пыльную колючую оранжевую мелочь. Тесть уклонялся своим хлипким телом, но и сквозняк менял направление и опять бросал в лицо оранжевую труху, заставлявшую тестя застыть, сгорбиться и долго протирать рукой резавшие забитые глаза.

Крашев уже подбегал к тестю, как вдруг мысль, простая и неожиданная, заставила его тоже застыть на месте. «А ведь это из-за меня, именно из-за меня тесть здесь, в ЛТП».

С его переездом в маленькой «хрущевке» стало совсем тесно. И вот — результат. Теще этот замухрышка не нужен, дочерям, как оказалось, — тоже. А тут и жена забеременела… Да-а-а… Ну, и столичные порядочки. Тесть, конечно, трутень и выпивал… Но ведь и вреда никому… А организовала все старшая сестричка. Вот ведьма! Родного папашу…

Смотреть в кроличьи глаза было стыдно. Он сунул сигареты и, не слушая, как тесть опять бормочет: «Конечно, конечно, формально они правы…» — быстро пошел к жене.

…Он твердо решил в Москве не оставаться и, перераспределившись, уехал на Урал. Жена не возражала — они никогда не ссорились, да и к тому же сама она оставалась в Москве — должна была скоро рожать…

Глава 14

Два года на Урале он прожил один. Это было и хорошо и плохо. Он скучал по жене и сыну. Но зато отпадали десятки проблем, появляющиеся у молодой, мало зарабатывающей, неустроенной, неопытной семьи.

Когда через два года жена с маленьким сыном приехала в город на Урале, то многие проблемы — неустроенность, неопытность — остались; карьеру он к тому времени тоже сделал небольшую — работал старшим мастером одного из участков, но те два первых года были едва ли не самыми важными в его деловой жизни. Произошло самое главное — «другие люди» приняли его в свои ряды, признали своим человеком.

…Но все же как делается карьера? Деловитостью? Знаниями? Связями? Если вы понимаете карьеру, как непрерывное движение, а не что-то, может, и высокое, но застывшее, — то не тем, не другим и не третьим. Хотя все надо…