Время в тумане

Он научился видеть эти перемещения. Вот ушел на соседний завод начальник основного производства. Ушел он туда начальником производственного отдела, в общем-то, на меньшую должность и на меньший оклад. Но Крашев знал: в системе «других людей» он занял более высокое место. И точно: проходил месяц, второй, и вот уже их бывший начальник — главный инженер соседнего завода.

Бывали и ошибки… На опустевшее место начальника производства поставили старшего мастера. Был он знающим, исполнительным, участок его был передовым. Но Крашев уже понимал: это не «другой человек». Пересматривает расценки, спорит с бригадирами, недоволен приказами директора. И вот уже, исподволь, на его место готовят «другого человека». Это начальник очистного цеха. Он совершенно не разбирается в основном производстве, не так давно он работает и начальником цеха, но это настоящий «другой человек», и его переводят на долго пустовавшее место старшего мастера, на линию. Казалось, и здесь понижение. Но Крашев видел: бывший сантехник уже давно в более высоком приоритетном слое. А нынешний начальник производства уже среди обычных людей, на нем поставлен крест, и «другие люди», из всех слоев, правдами и неправдами выкручивают ему руки, ломают ноги и ждут одного — маленького, совсем маленького ЧП в производстве. Вот, наконец, оно случается — небольшая травма у рабочего — и всё: обычный человек, начальник основного производства, со страшным грохотом летит вниз. Ему вспоминают все грехи, все промахи. Директор и главный инженер упрекают его в душегубстве. У обычного человека — начальника производства — еще есть шанс уцелеть — поменяться с «другим человеком» — сантехником, но он грехов своих не признает и ситуации не понимает. Кончается это тем, что ему приходится просто увольняться…

Покорность должна быть внутренней и абсолютной. Но и внешне «другие люди», особенно в самых низших и самых верхних слоях, отличаются от пестроты и ряби людей обычных.

Крашев не любил пиджаки, галстуки и шляпы. Не любил коротко стричь свои густые, пушистые волосы. Любил спортивную и полуспортивную обувь, куртки и шапочки.

Он понял, что все это не нравится «другим людям», все это носит следы вольности, непокорности, и стал тщательно следить за своим гардеробом, уничтожая в нем шапочки, курточки и даже яркие носочки.

…Весной, в парке, у политехнического института, проходил заводской легкоатлетический кросс. Светило яркое солнце. От плотного воздуха кружилась голова. Щурясь и не выговаривая целые слова, директор поздравил участников и зрителей с началом спортивного сезона. Подошел к участникам и пожал руку прошлогоднему победителю. Это был рабочий соседнего участка Федотов — Крашев хорошо знал его.

Спортом Крашев давно не занимался, но и в Москве и, приехав на Урал, частенько бегал по утрам.

На заводе никто не знал, что Крашев бывший легкоатлет, но за вид и рост его поставили в группу сильнейших, рядом с Федотовым.

Дистанция кросса была небольшой — всего пятьсот метров земляной, исшарканной за многие годы, проложенной между соснами дорожки. Ему, утомленному работой, долгой и свирепой зимой, разлукой с семьей, ошеломленному наступившей вдруг и уже совсем теплой весной, бежать не хотелось.

Пятерка сильнейших стартовала последней. Крашев лениво разминался и от нечего делать рассматривал конкурентов. На больших, настоящих спортсменов ни одеждой, ни видом, ни повадками они не были похожи. Особенно не был похож Федотов. Это был совсем еще молоденький, востроносенький паренек. На таком же остреньком его подбородке росли редкие тонкие волосы. Их было мало, и, казалось, можно было сосчитать. Крашев подумал, что Федотов их не бреет оттого, что не знает, как же с ними быть. Из его обычного, синенького трикотажного тренировочного костюма торчала худенькая шея. Тонкие запястья рук переходили в маленькие кисти с худыми длинными пальцами.

Разминался Федотов усердно: проделал массу упражнений, потом, не спеша, побежал в парк и надолго пропал. Он появился, когда до старта осталось несколько минут. Сделал пару коротких рывков, сел и стал снимать старенькие кеды. Федотов не спеша, хорошо рассчитав, не отдавая тепло своего тела окружающей природе, раздевался, а Крашев застыл и немного растерянно смотрел на изменения, происходящие с востроносеньким Федотовым. Ни лица, усеянного редкими волосиками, ни худой шеи, ни тонких запястий — ничего этого не было. Все это куда-то ушло, исчезло, растворилось в весеннем, еще пахнувшем талым снегом воздухе. В хороших, настоящих кроссовках, в отличной спортивной майке и коротких трусиках перед Крашевым прыгал, приседал, никак не мог застыть, настоящий классный спортсмен. Неширокие его плечи были круты и повиты тугими, выпирающими в иных местах мышцами; сильными были и руки в местах предплечий, и когда Федотов, встряхивая, опускал их, казались даже тяжелыми; узкая талия, представлявшая его худым в костюме, двоилась крутыми, чуть топорщившимися ляжками. Но особенно удивили Крашева ноги Федотова. Они поражали своей мощью и красотой. Когда Федотов чуть лениво, занятый уже не разминкой, а, вероятно, обдумыванием забега, подбежал к стартовой линии, его икры заходили под кожей такими мощными комками, что Крашев еле отвел от них взгляд, понимая, что ноги с такими икрами могут бежать бесконечно долго, не уставая, все быстрей и быстрей. «Ну, и рыса-а-ак!» — в изумлении подумал Крашев, на несколько мгновений позабыв, что и сам неплохо сложен и неплохо бегает, что вот сейчас они рванут со стартовой линии и побегут, касаясь локтями друг друга.

…Со стартовой линии ушла предпоследняя пятерка. До их забега оставалось совсем немного времени, и Крашев опомнился. Им вдруг овладел спортивный страх-мандраж. Оставалось чуть больше минуты предпоследнего забега, еще две-три минуты на подготовку последнего и все — старт, а он ничего не знает о Федотове-спортсмене… Пятьсот метров — не классическая дистанция, и Федотов бегает что-то другое. Но что? Кто он? Спринтер? Средневик? Стайер? С его рысачьими ногами можно бегать что угодно и побеждать… Пятьсот метров — двести пятьдесят туда и двести пятьдесят обратно — дурацкая дистанция: больше спринтерской и меньше средней. Так как с ним бежать? Понадеяться на свою излюбленную тактику? На выносливость и финишный бросок? Когда он бегал свои любимые тысяча пятьсот метров, такая тактика всегда помогала. С самого старта он садился на «пятки» лидеру и повторял все, что тот делал, и его выносливость помогала ему. Так было три круга. К концу третьего усталый и психологически вымотанный лидер сдавал, а Крашев, не тратя сил на лидерство, не думая о том, как там позади дела, потихоньку перестраивался и бежал рядом, чуть повысив темп, «дожимая» лидера. Внезапно, когда до финиша оставалось совсем немного, он включал все накопившееся и с почти спринтерской скоростью бросался на финиш. Все это хорошо, но здесь не тысяча пятьсот и даже не восемьсот, а всего лишь пятьсот метров исшарканной, прорезанной корнями, чуть вздрагивающей при беге земляной дорожки. «Копить» силы, сидя на пятках у Федотова, а Крашев не сомневался, что лидером будет он, некогда. С такими икрами Федотов мигом унесется от хитреца.

Так чего же в нем, в Федотове, больше? Силы или выносливости? Что Федотов бегает: сто, двести, восемьсот, а может, пять тысяч метров? Что лучше всего бегать, имея такое тело, в котором есть и сила, и выносливость, идеальное соотношение всех суставов, всех мышц и всех органов? Гармония, идеал его тела, похожего на греческую статую, довлеет над всем. Но что могли эти греки? Один из них пробежал с радостной мыслью чуть больше сорока километров и умер, едва раскрыв рот. А, наверное, тоже имел идеальную фигуру и был стопроцентным греком. Крашев усмехнулся: в нем тоже текла кровь идеальных греков. Но Ширя, мощный Ширя всегда выигрывал у него сто метров и едва не падал от усталости и горя, когда проигрывал Крашеву любые другие дистанции… Стоп! Может быть, идеальный Федотов специалист по идеальной человеческой дистанции, то есть по той, на которую он, человек, способен бежать с максимальной скоростью? Значит, Федотов бегает четыреста метров?..

Все это было приблизительно и рассудочно, но вариантов выбирать у Крашева уже не было. Он стоял рядом с идеальным Федотовым, а бежать им надо было не идеальную и даже не классическую дистанцию…

Додумывал тактику он уже после старта… Хотя что можно «додумать» за 65—70 секунд бешеной гонки? Это были уже рефлексы — команды на изменяющуюся ситуацию. И первой такой командой было — рвануть как на сто метров, попытаться уйти вперед, порвать «контакт» с идеальным Федотовым, а там… Дальше он не знал ничего…

Крашев и в самом деле со старта рванул как на сто… И первые несколько десятков метров чувствовал, что бежит один. Он чуть перестроился, избавляясь от стартовой суеты и давя в себе последние сомнения в выбранной тактике. После стопятидесятиметровой отметки появилась первая, едва заметная усталость, которая за несколько секунд, лавиной — он знал! — может захлестнуть руки, ноги, скрутить плечи, сковать, обессилить все тело. Надо было чуть сбросить скорость. Отрезок сто пятьдесят — триста пятьдесят метров самый тяжелый. Но тяжелее всего бежать оставшиеся сто метров до поворота. Трудно не только от лавиной наваливавшейся усталости, но и трудно психологически — ты все еще убегаешь от стартовой линии и финиш за спиной. Сто метров до поворота вдруг вырастают в огромное, непреодолимое пространство. Он знал: если преодолеет эти сто метров, повернет и пробежит еще сто, то оставшиеся полторы сотни, когда уже будет виден финиш, добежит на одних нервах, если даже замкнет сердце или перестанут дышать легкие. Но вот сейчас, чтобы преодолеть эту середину, нервы не помогут. Сильно и мощно должно биться сердце, глубоко раскрываться легкие, быстро бежать по жилам кровь, а ноги нести, нести, нести… Но сил уже не было… Его хватило еще метров на семьдесят. Красная пирамидка, означающая поворот, была уже совсем рядом. Но где же хваленый Федотов? Неужели он, привыкший к лидерству, потеряв «контакт», отстал и сломался? Крашеву захотелось быстрее обогнуть пирамиду и не только оттого, что начиналась вторая, финишная часть пути. Хотелось посмотреть, где же Федотов, где остальные, насколько он опередил их. Он стал готовиться к повороту. Конечно, он обойдет пирамиду справа… Справа, но как можно ближе к этой красной пирамиде… Как можно меньше потерять в темпе и не сбить дыхание… Как на виражах в маленьких манежах… Левую руку прижать к груди, правую — в сторону… До предела наклон влево… Но тут никакой не вираж, тут какое-то дурацкое топтание на месте…

У пирамиды темп все же был потерян… Кое-как развернувшись, поднимая темп, он искал среди бегущих навстречу Федотова. Но идеальной фигуры не было… Он посмотрел дальше, в самый конец группы, когда вдруг чье-то легкое и неслышное тело мелькнуло у него с левой стороны, чуть взвинтило темп, тоже, наверное, утраченный при обходе пирамиды, и через секунду Крашев понял, что его обошли. Даже если бы Крашев бежал с закрытыми глазами, то и тогда понял: это Федотов.

В его спортивной жизни было всякое. Однажды — он еще учился в школе и выступал за сборную области — в Ашхабаде он бежал пять тысяч метров. Стояла страшная жара. После пяти кругов двое сошли с дорожки — тепловой удар. Остальных стали обливать водой из ведер, но через круг их волосы, майки и трусы были опять сухими. Тогда, по сравнению с другими, ему, южанину, было даже легко… В Москве военная кафедра института глубокой осенью — уже выпал снег — проводила военизированный, в форме и сапогах, трехкилометровый кросс. Он далеко ушел от основной группы, но после второго километра носки так сбились в казенных сапогах, что бежать стало невыносимо больно. Он остановился и стащил сапоги. Уверенности, что носки не собьются через двести метров, не было. И тогда, сняв и носки, подхватив сапоги под мышки, по жгучему, прилипающему к сбитым пяткам снегу он побежал к финишу… Полковники с кафедры долго спорили, но приз ему вручили…

Многие обходили его, от многих убегал и он, но видеть, как сделал сейчас этот Федотов — неслышно просидеть у него на пятках, точно рассчитать и нанести тебе удар твоим же приемом, — такое у Крашева было редко…

Оставалось одно — почти невыполнимое — самому не потерять контакт с Федотовым. Но и время, и место были самые тяжелые. Федотов нанес удар внезапно и точно.

Каким-то чудом он все же повис на пятках у идеальной фигуры. Сил не было, и он уже платил нервами. Но четверть километра на нервах не пробежишь. Он знал, что если будет бежать так же, то последние сто метров пройдет пешком и не сможет быть даже вторым. Но как чувствует себя этот идеальный Федотов? Ведь темп очень высокий. На сколько хватит у него накопленных позади Крашева сил? Крашев подумал, что бежит уже не как спортсмен, а как герой. Сердце, как у грека из Марафона, у него не откажет, но травму, и серьезную, получить можно. Контроль утерян… Он уже не видит ничего: ни впереди, ни сбоку. Только «пятки» Федотова, только «пятки»… Легкие он уже сорвал — это точно. Будут хрипеть… Неужели этот Федотов не сбросит темп? Ведь и ему невыносимо тяжело… А Крашеву — совсем невмоготу. Еще пять, десять метров и все — он отстанет…