Время зверинца

Беспардонное вранье обернулось последним прибежищем сочинителей после того, как художественный вымысел вышел из моды, а ключевым элементом творчества был объявлен факт, так что слова «Основанный на реальных событиях» стали чуть ли не обязательным штампом для обложек романов, претендующих на коммерческий успех. Помимо этого, автор мог привлечь к себе хоть какое-то внимание лишь беспардонным враньем.

Так почему бы не отклониться от повествовательной достоверности, учитывая, что в истории литературы нет ни одного хорошего повествования, которое можно назвать полностью достоверным?

Я еще сам не до конца понимал, чего хочу, но уже загорелся энтузиазмом по поводу открывающихся перспектив. И я ревновал к Джеффри, что бы он там ни затеял. Ревновал к его умиранию. Ревновал к его вранью. Ревновал к его правдивости, буде такая вскроется. Ревновал к его разврату с моими женой-штрих-тещей.

И это было хорошо. Ревность является продуктивным чувством для некоторых мужчин. Особенно если эти мужчины — писатели.

Моя ревность была неотделима от моих творческих прорывов. Стоило мне только вообразить Джеффри в постели с одной из двух любимых мною женщин, как я одним махом сочинял главу. То ли еще будет, когда я представлю его занимающимся сексом с обеими одновременно!

В моем умирающем литературном мире Джеффри стал символом завтрашнего дня. Благодаря ему я получил шанс написать самый непристойный роман этого общепризнанно скучного, пресного века.

И как только я нашел в нем своего героя, осточертевшие запоры как рукой сняло.

30. УБИВАЯ ВРЕМЯ

Спустя примерно месяц…

— Что ж, надолго это не затянулось, — сказал Фрэнсис.

— Идея оказалась недостаточно хороша.

— Я не об идее. Я о твоей теще.

— Ну, с ней еще все впереди.

— Жаль, а то я надеялся…

— На что ты надеялся, Фрэнсис?

Но его не хватило даже на похабную шутку. Мы оба были не в лучшей форме.

Он взглянул на часы. Раньше он имел обыкновение делать это через каждые полчаса. Теперь он смотрел на часы через каждые пять минут.

Мы обедали в новом клубе, недавно открывшемся в Сохо. Клубы ныне следовали той же тенденции, что и литературные журналы, — чем хуже шли дела, тем больше их становилось.

Удостоверившись, который час, он обвел взглядом комнату. Мы все поступали так же время от времени, выясняя, кто еще здесь присутствует. Пусть мы и не ожидали встретить кого-то конкретно, любой посторонний человек казался предпочтительнее того, с кем ты в данный момент общался. Мы убивали время. Настоящее нас не устраивало. Оставалось надеяться, что завтра будет получше. И хотя завтра все повторялось, мы продолжали надеяться. Жизнь била ключом где-то в ином месте, в ином времени, с иными людьми. На худой конец, ты мог найти ее отзвуки в своем мобильнике.

То же самое было с едой. Где бы и что бы мы ни ели, разговор при этом вертелся вокруг блюд, съеденных нами в другое время и в других местах. Никто на этой планете не находился именно там, где ему хотелось бы находиться, не обсуждал то, что хотел бы обсудить, и не ел то, что хочется. Мы все постоянно ошибались с выбором.

— У тебя назначена еще одна встреча, Фрэнсис? — спросил я.

— Нет-нет, извини. Просто я как будто не в своей тарелке.

— Я тоже.

На сей раз мы оглядели комнату одновременно. Каждый из присутствующих был как будто не в своей тарелке. Люди, которых тяготило общество сидящих с ними рядом, при этом выказывали жадный интерес к сидящим поодаль и точно так же тяготящимся друг другом людям. В самый раз устроить игру в «стулья с музыкой». Когда музыка прервется, ты изменишь свою жизнь. И не важно, к лучшему или нет окажется перемена. Кого ни выбери, в финале все одно будет паршиво.

— Знаешь что, Фрэнсис? — сказал я. — Мне кажется, все мы внутренне готовимся к концу света. Мы потихоньку культивируем отвращение к собственной жизни, чтобы потом было не жаль с ней расставаться.

— Лично у меня нет отвращения к моей жизни.

Я пожал плечами. Не хотелось объяснять, что отрицание является неотъемлемой частью данного процесса.

Мы помолчали, вкушая вполне детскую еду. Мелко порубленное мясо с картофельным пюре. В другой раз, глядишь, будет персиковый конфитюр с ревенем.

— Итак, — сказал Фрэнсис после долгой паузы, — ты недавно пообщался с Фербером.

— Если это можно назвать общением.

— За ним будущее, Гай.

— Да нет у нас никакого будущего…

— Может, ты и прав. Но тогда он — то самое будущее, которого у нас нет.

— Я недавно повидался со своим братом. Вот кто уж точно будущее, которого нет.

— Я и не знал, что у тебя есть брат.

— Его зовут Джеффри. Занимается семейным бизнесом.

— И что это за бизнес?

— Боже, Фрэнсис, я писал об этом много раз. Модная одежда. У нас бутик в Уилмслоу.

— А я считал это вымыслом.

— Это и есть вымысел, но отраженный в кривом зеркале правды.

— Тогда стыд тебе и позор! Почему ты упоминал об этом лишь мельком? Почему ты до сих пор не написал мощный роман о провинциальном бутике?

— Хороший вопрос. Как раз сейчас я пишу такой роман.

Причем с точки зрения моего брата.

— А что неладно с твоей собственной точкой?

Чего и следовало ожидать. Еще немного, и Фрэнсис попросит меня переделать роман в мемуары. «Основанный на реальных событиях».

— Я уже неинтересен сам себе. Другое дело — мой брат.

— И в чем между вами разница?

— Ну, скажем для начала, он гей.

— А кто нынче не гей?

— Он же и не гей. То есть он бисексуал. Плюс к тому он умирает. А может, и не умирает.

Фрэнсис в очередной раз оглядел комнату.

— Извини, что прерываю, — сказал он, останавливая взгляд на даме с глубоким морщинистым декольте. — Примерно так выглядит Поппи Эйзенхауэр?

— Ничего похожего.

Блеклая заторможенная официантка родом из какой-то страны, продвинувшейся еще дальше нас в плане отвращения к себе, спросила, не желаем ли мы десерт. Конфитюр? Рисовый пудинг? Мы заранее знали, что нам не понравится любое заказанное блюдо. Лучше было бы заказать что-нибудь такое, чего здесь нет, — и пусть оно не нравится нам заочно.

Фрэнсис, однако же, заказал песочное пирожное с заварным кремом и взбитыми сливками. Особый упор он сделал на том, что сливки должны быть двойными, словно это и впрямь имело какое-то значение.

Официантка вскоре вернулась с информацией, что к этому пирожному и так взбиваются двойные сливки. Желает ли он двойные сливки?

— Да, — ответил я за него.

— И две ложечки, — добавил Фрэнсис.

— Но не две дополнительных ложечки, — пояснил я. — Просто к одной, которая идет с блюдом, добавьте еще одну.