Время зверинца

— Выходит, в Манки-Миа все же есть мартышки.

Чары мигом рассеялись. Мне следовало бы знать, что Поппи относится к поколению женщин, которые могли дать волю себе и мужчине лишь в том случае, если это не опошлялось никакими комментариями. Их раскованность имела сомнамбулический оттенок, что позволяло им на следующее утро не помнить абсолютно ничего из происшедшего. Любая фраза — типа «Тебе это нравится?» или «Мне с тобой лучше, чем с твоей дочерью» — мгновенно выводила их из этого транса. Уж очень тонкой была вуаль, прикрывающая их скромность.

И я грубо разорвал эту вуаль.

— Убирайся! — приказала она, на сей раз категорически.

И я вернулся в фургон, где на подушке меня поджидала записка от Ванессы.

А вдруг этот тарантул был хитрой уловкой? Вдруг это был резиновый муляж паука, подброшенный с целью выманить меня из фургона, чтобы Ванесса могла без помех вернуться на развратную яхту, — эта ночь слишком хороша, чтобы тратить ее на сон, бла-бла-бла?..

Сожалела ли она о том, что зашла так далеко?

Я имею в виду Поппи. Ревность к Ванессе была для меня на втором плане. С каждой болью надо разбираться по отдельности, и время для Ванессы еще не пришло. И потом, что она сделала, то уже было сделано. Ви была великой мастерицей по части избавления от грехов прошлого. Что бы такого она ни сотворила, решалась проблема просто: пережевала, выплюнула — и нет проблемы. Боже мой, Гвидо, это когда еще было, не смеши меня (даже если это было только вчера). Но случай с Поппи не просто канул в прошлое, он еще давал надежду на будущее. Что Поппи думала по этому поводу? И думала ли что-нибудь?

Я изучал выражение ее лица в те минуты, когда она не могла знать о моей слежке. Если ее и мучили какие-то угрызения совести, то на лице это никак не отражалось. Во время прогулки с дочерью она, как обычно, брала ее под руку, и они вышагивали бок о бок на своих пробковых каблуках, синхронно поворачивая головы, когда замечали что-нибудь необычное, хотя на улицах Брума было сложно найти что-то более необычное, чем они сами.

Может, она элементарно забыла о случившемся? Может, воспоминания об этом выветрились из ее головы вместе с алкогольными парами, как и воспоминания о многом другом — включая паука на подушке или мартышек, которых она поначалу рассчитывала найти в Манки-Миа, но потом забыла о них вплоть до моей дурацкой обмолвки, — исчезли бесследно, как Ванесса в той ночи?

В связи с этим не мешало бы прояснить для себя некоторые общие моменты. Как в принципе может мать отнестись к тому, чтобы «попользоваться» супругом своей дочери? Насколько вероломным будет выглядеть этот поступок с материнской точки зрения? Я не имел в виду мнение ханжеского общества, в котором задают тон читательские группы из Чиппинг-Нортона. Я хотел уточнить, какое место занимает любовная связь тещи и зятя в нашей условной шкале преступлений против нравственности. Могут ли почтенные дамы запросто и даже со смехом обсуждать это в маникюрных салонах?

«Вы уже поимели своего зятя?»

«Да, а как вы?»

«Подумываю об этом. И как он вам?» «Да так себе».

Или же согрешившие рвут на себе волосы в ожидании неминуемой и ужасной кары Господней?

Вопросы, вопросы. Но, глядя на Поппи, невозможно было поверить, будто она задается каким-либо из них. Кем же делало ее такое безразличие — аморальным чудовищем или образцом целомудрия?

Пока эта парочка флиртовала с пляжными культуристами или каталась на верблюдах — теперь каждая на своем, в лучах закатного солнца, только представьте, — я сидел в отеле, выдергивая из Сети тексты Эсхила и Софокла. Уж кто-кто, а эти классики должны были иметь ответы на подобные вопросы. Зять и теща — насколько сурово осуждали античные боги их связь?

Ничего. Никаких упоминаний. Разве что Федра влюбилась в своего пасынка, но это было далековато от моего случая.

Чуть ближе к этой теме подошел римский драматург Теренций в пьесе «Свекровь». Однако то была комедия (скорее даже фарс), причем не особо успешная — во время ее премьеры большинство зрителей ушли смотреть канатоходцев, выступавших на соседней площади. Мне же было совсем не до смеха.

Однажды ночью мы с Поппи стояли рядышком в саду отеля, наблюдая «лестницу на луну» — местный природный феномен, когда к низкой луне тянется сверкающая полоса отражений в бесчисленных лужах, оставленных на берегу отливом. Чтобы узреть это чудо, люди съезжаются со всей Австралии, преодолевая тысячи миль. Но я смотрел без интереса, думая о своем. Участником чего я был: трагедии или фарса? Была Поппи моей соучастницей или нет?

Если бы сияющая «лунная лестница» могла пролить свет на все эти вопросы, я был бы куда более внимательным зрителем. Ванесса неподалеку болтала с бандой пьянчуг, одетая им под стать — в походных шортах и ботинках — и опять же им под стать сильно вкрученная. Я опустил руку на бедро Поппи, жадно растопырив пальцы — что она позволила мне проделать в «ночь тарантула». Но сейчас она быстро отстранилась. Не было требований удалиться. Не было сердитых возгласов. Был только шаг в сторону, как будто она давала больше пространства стоящему рядом незнакомому человеку.

За все время нашего пребывания в Бруме эта тема не всплывала ни разу. С Поппи я вел себя сдержанно, что отчасти объяснялось неожиданно возникшим чувством жалости к Ванессе. Ее мечте так и не суждено было осуществиться. При всей ее несомненной отваге, она не могла остаться тут одна, без меня. Я затрудняюсь объяснить, откуда у меня взялась такая убежденность. Возможно, ее отвага нуждалась в моем страхе как противовесе. Возможно, она рассчитывала вскоре увидеть на рейде Дирково судно, однако тот благополучно о ней забыл. Он вообще не производил впечатления человека, умеющего держать слово — если допустить, что он это слово ей дал. А может, эйфория от жизни на фронтире попросту начала выдыхаться. Она все реже пьянствовала и горланила по ночам с аборигенами. Какой-то дикий лихач в кожаной шляпе протаранил зад ее джипа просто ради удовольствия, крикнул что-то насчет ее сисек и был таков. Она пережарилась на солнце и с каждым днем проводила все больше времени в местной аптеке и все меньше — на пляже.

И я ни разу не видел, чтобы она что-нибудь писала.

Лишь в последнюю ночь она призналась, что больше не хочет здесь оставаться, да и то подала это как уступку мне.

— Ты добился своего, — сказала она.

Мы стояли на балконе, выпивали и курили, глядя на ядовитое море. Поппи стояла рядом с ней. И в выражении ее лица промелькнуло что-то похожее на согласие с этой фразой дочери. Ты добился своего.

Что это означало? Что она более не в силах противиться обуревающему ее запретному чувству? Или она просто вновь хватила лишку?

28. СКОЛЬКО ДЕНЕГ ВАМ ПРИНЕСЛА ПОСЛЕДНЯЯ КНИГА?

В поезде, возвращаясь из Уилмслоу в Лондон, я встретил Гарта Родс-Райнда, мастера городского фэнтези, с которым свел знакомство в его худшую пору: он перед тем остался без гроша и без очередной жены, спутавшейся со старшеклассником, когда Гарт работал «учителем на подхвате». Тот же Гарт Родс-Райнд, но уже в его лучшую пору, закатил знаменитую гулянку на борту яхты «Лулу».

В нашу первую встречу он еще был сочинителем триллеров, которые никто не хотел покупать. Познакомились мы в кафетерии Британской библиотеки. Он подошел и представился, назвавшись поклонником моего таланта. Я ему не поверил. Настоящие поклонники не говорят: «Я ваш поклонник». Они заводят разговор о ваших книгах, объясняя, почему те им понравились. Слова «Я ваш поклонник» в действительности означают: «Я видел вашу физию по телику, вот только названия ваших книг никак не припомню».

— И какая из моих книг вам понравилась? — спросил я его.

То есть мне следовало бы так спросить, но я этого не сделал. Проблема в том, что, хотя ты и знаешь истинную цену словам «Я ваш поклонник», тебе все равно приятно их слышать, приятно быть узнаваемым человеком.

Он был мрачный, опухший и небритый. Возможно, и немытый, подумал я, если только исходивший от него запах не являлся специфическим запахом невезения. А также зависти (впрочем, завистью пахнут практически все авторы).