Всё хорошо, что хорошо кончается

— И мне хотелось бы знать, — киваю я.

— Может быть, при таких обстоятельствах нам лучше не возвращать кольцо, а найти способ, чтобы Вилхелм и Элеонор как-то встретились? — предполагает мой спутник.

— Возможно, ты и прав, — соглашаюсь я с ним. — Скорее, давай расскажем обо всём остальным!

Я поднимаю с земли котёл, и мы торопимся к дому. Однако он встречает нас тишиной и погасшим очагом.

На скамье лежит записка, оставленная для нас.

«Догоняйте, мы ушли к замку, — написано карандашом на листе, неровно вырванном из альбома Тилли. — Харди сделал любопытную находку, и мы решили вас не ждать. Не задерживайтесь!»

— Вот так дела, — озадаченно произносит Андраник, вертя лист в руках. — Что же он мог такое найти? Давай поскорее их отыщем! Нужно рассказать о том, что мы узнали.

Немного погодя мы, сильно запыхавшись, минуем тёмный коридор и оказываемся в главном зале замка. Наших друзей не видно, лишь Вилхелм всё так же уныло торчит в своём кресле да Адалинда бродит неподалёку от него.

— Наши друзья направлялись сюда, — говорю я призракам, когда дыхание моё немного восстанавливается. — Где они сейчас?

Вилхелм медленно поднимает отрешённый взгляд.

— Кажется, я забылся, — отвечает он, потирая висок. — Если кто и проходил, я не заметил.

— Ваши друзья? — удивлённо поднимает брови хозяйка замка. — Они собирались сюда, зачем? Но постойте, прошу вас, давайте отойдём, чтобы Вилхелм не слышал разговора. Изредка он будто бы впадает в оцепенение, но это не плохо, это даёт ему передышку. Он забывает, что мёртв, что мы прокляты, забывает о своей боли. Прошу, пожалейте его, дайте ему эти мгновения покоя.

— Конечно, — охотно соглашается Андраник, и мы отходим в сторону.

— Так зачем же ваши друзья хотели сюда прийти? — дружелюбно спрашивает старая женщина, делая такой жест, будто хочет взять нас под руки.

— Ах, да за кольцом, — охотно поясняю я. — Старуха, что бродит по городу, сказала, что исчезнет, стоит лишь ей получить кольцо с синим камнем. Но нам удалось выяснить...

— Постой, Сильвер, — вдруг с тревогой в голосе произносит Андраник, морща лоб.

— Что такое? — не понимаю я.

— Предположим, — размышляет мой спутник, — Вилхелм действительно утратил память. Но вы, госпожа, вы ведь помнили обо всём так ясно. Почему же вы почти ничего не рассказали нам об Элеонор?

Хозяйка замка отступает на шаг, в лице её мелькает что-то, похожее на ярость, но вспышка мгновенно гаснет.

— Я рассказала вам всё, о чём знала сама, — говорит Адалинда, гордо вскидывая голову. — И больше добавить мне нечего.

— Что ж, мы побеседуем с вашим сыном, если вы не против, — говорю я, отвешиваю поклон и шагаю к возвышению, на котором установлен трон Вилхелма.

Андраник спешит за мной.

— Может быть, она вправду не знала, — говорит он вполголоса, оглядываясь на хозяйку замка. — Вдруг брак был тайным!

— Пусть вот Вилхелм припомнит и расскажет нам, — отвечаю ему я.

Глава 25. К счастью ли, к беде ли я в решеньях скор

Вилхелм вспоминает.

Страшно побледнев, он встаёт, прижимая руку к сердцу.

— Как же я мог забыть её? — спрашивает он у нас, но мы, конечно, не в силах ответить на этот вопрос.

Правитель этих земель отходит к высокому окну, вглядывается вдаль.

— Я помню свою Элеонор, — глухо произносит он. — Ещё в юности я понял, что больше никого и никогда так не полюблю. Но моя мать была против. Ведь брачный союз для правителя — это возможность, которую нельзя упускать. Заключить сделку ради земель и власти — разумный ход. А выбрать жену, которая ничего мне не даст, глупо. Так рассуждала мать.

Вилхелм опускает голову. Если бы он не был призраком, я бы похлопал его по плечу. Вижу, что и Андраник протянул было руку, но затем нерешительно опустил.

— Но я принял решение и знал, что никакая сила не заставит меня изменить выбор. Перед одной из моих поездок мы с Элеонор тайно заключили брак. Матери я хотел сообщить о том позже, но моё промедление привело к нежелательным событиям. Моя мать, стремясь присоединить к нашим владениям южные земли, отправила послов к вождю, пригласила его дочь в качестве моей наречённой. Она была уверена, что я не сумею отказаться, поставленный перед таким выбором. Ведь это навлекло бы позор на дочь вождя, позор, за который её народ неминуемо пожелал бы отомстить.

Даже если бы я не оказался уже связан с Элеонор, я всё равно разгневался бы на мать, поскольку она не имела права принимать подобные решения без обсуждения со мной. Какими бы благими не казались ей эти цели, жизнь моя — не её игрушка.

Ноздри Вилхелма раздуваются, брови гневно сходятся к переносице, и Андраник спешит его отвлечь.

— Что же случилось дальше? — спрашивает он. — Что вы сказали дочери вождя?

— Я отвёл её в дом к своей жене и всё объяснил, — отвечает юный правитель. Лицо его разглаживается. — И Таавья, так звали дочь вождя, не рассердилась. Она тоже считала, что любовь куда важнее денег и власти. И в тот день мы трое заключили союз, смешали кровь и дали клятву, что никогда не предадим друг друга. Таавья обещала нам, что с этого дня считает нас родными, и мы тоже назвали её сестрой. Само собой, пришлось открыть всё и моей матери.

Тут Вилхелм долго задумчиво молчит.

— Удивительно, — наконец с горечью произносит он, — что воспоминания такие давние, а боль так свежа. Я полагал, уж мать-то должна меня, наконец, понять. Вышло очень удачно: породнившись с Таавьей, хотя и не так, как задумывалось изначально, мы заключили надёжный союз с югом. Северные земли уже были нашими, и запад — тоже, там от моего имени правил наместник. Казалось бы, чего ещё желать? Но мать всё равно пришла в ярость оттого, что сложилось не так, как желала она, а об Элеонор ей и вовсе не хотелось слышать.

Я даже не думал прежде, что той, которая родила меня, настолько безразличны мои чувства и желания, зато собственные важны до того, что доходит до бессмыслицы. Видимо, это потому, что никогда прежде я не действовал ей наперекор.

Но всё же Таавья в чём-то нас обманула. Раны на наших руках открылись после её отъезда, а вскоре народ юга прибыл сюда с оружием. Не могу понять, зачем она так поступила. Принося клятву, она казалась искренней.

— Нам удалось повидать дочь вождя, — говорю я, — и она сказала что-то вроде того, что не она первая нарушила клятву.