Все люди - враги

– А потом отнимают или требуют обратно.

– Правда, но это только доказывает слабость человеческой природы. Самое важное, что они готовы отдать и иногда даже требуют, чтобы их дар приняли. Это доказывает, что человеческий детеныш не такой уж эгоист до мозга костей...

– А ты любишь детей?
– устремив на него тревожный взгляд, спросила Кэти.

– Я еще никогда не видел такого ребенка, какого я мог бы полюбить, смеясь, сказал Тони, - но, наверно, я мог бы полюбить, например, твоего.

– Моего, - протянула Кэти и тотчас же заговорила о чем-то другом.

Тони пошел в банк получить деньги по чеку и проверить, действителен ли его аккредитив, а Кэти зашла в мастерскую примерить сшитые для нее платья. Потом они устроили новую оргию покупок - купили светлый шарф для Кэти, носовые платки, шляпу, гитару, кое-какие ноты и дали заказ выписать ноты из Лейпцига. Купили альбомы, карандаши и резинку - самую необходимую часть экипировки, как сказал Тони, - два томика Гейне и томик Ариосто, которого Тони почему-то вдруг захотелось почитать.

Потом они посидели в кафе на пьяцце, пили лимонад со льдом и смотрели на публику, пока не настало время возвращаться. Не считая стоимости платьев, они истратили около двух фунтов, и им казалось, что ведут роскошную и страшно расточительную жизнь. А сколько удовольствий и радости! За это можно было отдать и в два раза больше.

– Я рада, что мы живем наверху, на горе, - сказала Кэти, - хотя я очень люблю спускаться сюда, на пьяццу. Забавно иногда посмотреть на людей. И так приятно потом уйти от них подальше, так и тянет поскорей прочь, прочь с тобой. И это не только потому, что я хочу, чтобы ты принадлежал только мне, хотя ты сам знаешь, какая это для меня радость, а потому что я боюсь.

– Боишься! Чего?

– Людей. Когда я вижу солдат или чиновников, мне всегда становится страшно, не идут ли они, чтобы разлучить нас. Это очень глупо?

– По-моему, ты никак иначе и не можешь чувствовать, я и сам чувствую, что все люди нам враждебны. Но я знаю, что теперь они уже больше не мо"

гут вредить нам. Мы были слишком наивны, Кэти, слишком доверчивы. Нам не следовало расставаться в девятьсот четырнадцатом году. В этом наша саибка.

– Но ведь мы не могли остаться здесь, Тони.

– Нет, но мы должны были бы сразу поехать в Вену, ты могла бы спрятать меня в каком-нибудь маленьком отеле, и мы не теряли бы друг друга из виду. Потом, когда ты сделала бы все свои дела, мы вместе уехали бы в Англию. К тому времени, когда началась война, мы бы уже успели вернуться на Эа.

– Но ведь Италия тоже вступила в войну.

– Да, но не сразу. Тогда мы могли бы уехать в Испанию или Америку.

– Как ты думаешь, Тони, будет еще война?

– Я бы очень хотел, чтобы ее не было, но она неизбежна, пока люди не перестанут поклоняться своим ложным богам. Война вовсе не в "природе человека", как утверждают идиоты, она навязана человеческой природе ложными идеями. Война будет, но еще не скоро.

– О Тони, что мы будем тогда делать?

– Убежим, дорогая. Как только я увижу, что надвигается война такого масштаба, как последняя, мы сломя голову помчимся в самую что ни на есть нейтральную страну, лишь бы там нашелся приют. Но наш утренний завтрак сегодня состоял из одних ужасов, надо придумать к ленчу что-нибудь повкуснее.

Законы и война - слишком много в один день.

– Тони, обещай, что ты убьешь меня, прежде чем пойдешь на новую войну!

– Ничего подобного я тебе не обещаю, дорогая.

Я скоро буду слишком стар и малоподвижен, чтобы идти на войну. А кроме того, будущая война обрушится на мирное население - и это дает нам надежду на мир.

Когда они вечером садились обедать, Тони сказал: - Знаешь, Кэти, я бы не отказался распить бутылочку стравеккьо, которым так гордится Баббо, мы не пили его с нашего первого завтрака, а ведь с тех пор прошло уже несколько чудесных недель. Надо было спросить этого вина вчера вечером, когда мы все сидели вместе и пили по случаю возвращения Филомены. Заказать им, что ли, бутылочку и попросить в конце обеда присоединиться к нам?

– Закажи вина, дорогой, но не приглашай их сегодня.

– Еще какой-нибудь сюрприз?

– Ты не должен задавать вопросов, Тони. Но достань вина - мне тоже хочется выпить.

– Это хорошо. Я так рад, когда ты наслаждаешься благами жизни. Ты не скучаешь без своего австрийского вина?

– Нет, я ни о чем австрийском не скучаю. Да, кроме того, я уже много лет вовсе не пила вина.

– Приятно, что Филомена опять здесь, правда?
– сказал Тони, стремясь как можно скорее отогнать дурные воспоминания.
– А какая была потрясающая сцена. Тебя когда-нибудь столько поздравляли?

– Я рада, что нашелся хоть один человек, который нас одобряет. Боюсь, что таких немного, Тони.

– А может, и другие одобрили бы, если бы узнали всю нашу историю. Впрочем, какое нам до них дело.

– Но нехорошо, что мы не купили сегодня никакого подарка для Филомены, - сказала Кэти с сожалением.
– Как это я не вспомнила.

– Признаюсь тебе, что я на минутку выбежал из музыкального магазина и купил ей шарф, - сказал Тони.
– Самый пестрый, какой мог найти. Вот почему я и предложил пригласить их, но ведь мы можем преподнести его завтра утром.

– Ты сам ей преподнеси. Она тебя обожает.

– Мы преподнесем его вместе и хором произнесем речь: "Покорнейше просим вас милостиво принять от нас этот нарядный шарф, Филомена". Давай разучим речь. Начинай: "Покорнейше - просим вас - милостиво - принять..." Да ты не смейся, Кэти, разве только, что ты хочешь, чтобы мы оба засмеялись на слове "милостиво". Ну, давай снова...

Когда они уже довольно долго просидели за послеобеденным кофе, Кэти спросила:

– Тони, который теперь час?
– Почти половина десятого.

– Ты был такой хороший и милый, Тони, что позволил мне нести командование, как ты это называешь. Я была не так уж изобретательна по части сюрпризов, но в конце концов самый замечательный ежечасный сюрприз это быть вместе на этом чудесном острове. Если бы ты стал настаивать, я бы в первую же ночь отдалась тебе, но мне пришлось бы сделать над собой усилие, и это было бы для меня не так радостно, как мне хотелось бы и как это будет теперь.

Подарив мне эти дни и ночи, чтобы я прониклась близостью твоего тела и забыла то, что мне нужно было забыть, ты сделал для меня так много, что во мне словно все перевернулось, и я почувствовала, что я вся твоя; в том состоянии, в каком я была, самые нежные, самые пылкие ласки не могли бы заставить меня почувствовать это сильнее. Достаточно ли я сказала, чтобы выразить тебе мою благодарность?