Все люди - враги

– Больше, чем достаточно, милая Кэти, больше, чем я заслужил. Мне так легко подчиняться тебе.

– Но больше так не должно быть, - сказала Кэти, - и у меня нет никаких вздорных понятий насчет того, что называется завершением брака. Во всяком случае, сюрприз на сегодняшний вечер состоит в том, что я прошу тебя прийти ко мне в десять часов и взять на себя командование.

– Так, значит, ты?..

– Да, да, я хочу, чтобы ты любил меня так, как любил тогда - давно. Вот почему я говорю тебе - приходи ко мне в комнату, потому что ведь это произошло там, где мы с тобой любили друг друга.

– Ты вполне, вполне уверена, что хочешь этого, Кэти? Ты говоришь это не потому, что у тебя, может быть, какое-то ложное представление, будто мужчина страдает и что это твой долг.

– Нет, милый. Эти три ночи, что я провела рядом с тобой, я так хотела тебя, так. хотела, что едва удерживалась, чтобы не соблазнить тебя. Но я хотела почувствовать себя уверенной. Я хотела, чтобы у меня изгладилось всякое чувство горечи.

Она встала и прибавила:

– Приходи, когда часы начнут бить десять, как только услышишь первый удар. Я буду ждать тебя.

Куранты на башне еще вызванивали последнюю четверть, когда Тони тихонько отворил дверь к Кэти.

Вся комната была пронизана бледным голубоватым светом - так вот для чего ей нужен был непременно голубой шелковый шарф. Он сел на край кровати и нежно поцеловал Кэти; она смотрела на него с улыбкой - глаза ее были ясны и широко открыты, в них не было ни грусти, ни страха.
– Хочешь, я лягу рядом с тобой, моя Кэти?

– О Herz, mein Herz. Помнишь, как я сказала тебе это тогда? Да, я хочу, чтобы ты лег рядом со мной.

Он обнял ее и стал осыпать поцелуями ее лицо, а потом тихонько положил руку ей на грудь, чтобы она почувствовала ее жар на своем теле.

– Ты, правда, хочешь, Кэти, радость моя? Может быть, еще подождать...

– Нет, нет, я хочу теперь, сейчас.

Он прижал ее к себе бережно и нежно и почувствовал, как трепетно льнет к нему ее ослабевшее тело.

Потом Тони заснул и ничего не помнил, пока не почувствовал на своем лице дыхания Кэти. Она прильнула щекой к его щеке, и он услышал, как она сказала:

– Любовь моя, радость моя, тебе пора идти к себе. Уже давно рассвело, и через несколько минут придет Мария и принесет наш завтрак.

Но как можно было сразу расстаться с Кэти, которая лежала рядом, облокотясь на подушку, и глядела ему в глаза? Тонн привлек ее к себе и прошептал:

– Кэти.

– Да?

– Тебе хорошо было этой ночью?

– Да, очень, очень. У меня даже нет слов передать это.

– Я ничем не огорчил тебя? Ты не грустишь?

– Нет, все было прекрасно, радостно и чудесно.
– Я так любил тебя, так любил!

– А я тебя.

– Мне хотелось отдать тебе свою жизнь.

– Ты отдал, Тони...

– И, может быть, поэтому я сегодня люблю тебя еще больше.

– И я тебя.

– И ведь это только начало.
– Да, только начало.

– Ты никогда не разлюбишь меня, Кэти?

– Нет, пока не умру.

– Не умирай, Кэти. Давай жить вечно. Хорошо?

– Да, и с каждым днем будем любить друг друга все больше.

– Да. Ты красавица, моя Кэти, в этих круглых грудях живет богиня.

– А в твоих руках и чреслах - бог.

– Мне пора идти.

– Да. Она вот-вот придет.
– Поцелуй меня еще раз.

Тони благополучно пробрался в свою комнату как раз вовремя, чтобы принять поднос с завтраком, который ему подала служанка; он невольно улыбнулся, увидев, что покровительствующая им экономная Филомена поставила оба завтрака на один поднос. Тони вынес его на террасу, пододвинул стулья к столу, принес сигареты и поставил небольшое деревце в кадке так, чтобы тень его защищала стул Кэти от солнца.

Звать ее не было надобности - она всегда слышала шаги девушки на лестнице и минуту спустя являлась к нему с собственным подносом. Тони думал, что она скажет, когда увидит предательский поднос с двумя приборами, - а может быть, она сама гордо распорядилась подать завтрак к нему. Из сада донеслись звуки гитары. Тони вышел на середину террасы и услышал чистый голос Кэти, напевавший "Wenn ich in deine Augen seh'". Как чудесно она придумала сказать ему этой песенкой, что она любит его и счастлива своей любовью.

Когда пение кончилось, Тони подошел к перилам и, заглянув через них, увидел Кэти, стоявшую внизу в своем новом халатике с перекинутой через плечо гитарой.

– Благодарю тебя, трубадур, - сказал он.

Она взглянула наверх.

– Ах, ты тут? Лови!

Она бросила ему маленький пучок цветов, который он поймал на лету.

– Вот цветы для тебя, господин мой, и веточка розмарина на память.

– Благодарю тебя, трубадур, я не забуду. Не фрейлейн ли Кэти прислала тебя, чтобы ты спел свою прелестную песенку?

– Я подумала, не все же уступать только мужчинам услады любви, и решила сама спеть aubade [Утреннюю серенаду (фр.)] своему возлюбленному.

– Чем мне отблагодарить тебя, трубадур?

– Завтраком, - деловито ответила Кэти.
– Я сейчас поднимусь. А все готово?

– Да, и молоко стынет.

– Лечу наверх.

– Кэти, - окликнул Тони, когда она побежала.

– Да, - отозвалась она и, остановившись, оглянулась через плечо.

– Но ведь теперь уже нет никаких "so muss ich weinen bitterlich" [И горько плакать я должна (нем.)].

Кэти замотала головой и послала ему воздушный поцелуй.

XI

В прохладной темной комнате не было слышно ничего, кроме громкого пения цикад: такого монотонного, ритмичного, что ухо само бессознательно разнообразило его. Тони дремал возле Кэти во время послеполуденной сиесты, прислушиваясь к цикадам и отсчитывая дни и недели под аккомпанемент их чирчирр, чир-чирр. Он представлял себе, как они сидят утром на деревьях, и входит цикада-дирижер, все встают и раскланиваются: "С добрым утром, господа, с добрым утром, герр Никиш", - и все начинают пиликать как одержимые - чир-чирр, чир-чирр, чир-чирр.