Все люди - враги

– Ты когда-нибудь жалеешь о ней?

– Жалеть о ней?
– сказал Тони удивленно, - О чем жалеть? Это было все равно, что нарвать букет весенних цветов, зная заранее, что они скоро увянут.

Ты ревнуешь, Кэти?

– Я завидую ей, и я ей благодарна. В ней было, наверное, какое-то особенное очарование, раз она сумела пробудить в тебе такое совершенное чувство прикосновения.

– Да, что-то в ней было, но разве смогла бы она пробудить во мне это чувство, если б оно не было заложено во мне? Тогда я находил ее очаровательной, но когда я увидел ее в последний раз, я пришел в ужас. Она напомнила мне капуанскую Венеру, ты помнишь ее, она необыкновенно прекрасна, но зверски изуродована каким-то варваром. Что, женщины всегда становятся такими, какими мужчины хотят сделать их?

– Боюсь, что почти всегда.

– Боже!
– воскликнул Тони.
– Какая ответственность! Как ты думаешь, я тоже испорчу тебя, Кэти?

– Разве что чрезмерной добротой, мой любимый.

Поднимаясь по крутому склону холма, Кэти принялась собирать полевые цветы, а Тони срезал для нее перочинным ножом молодые побеги ракитника, на которые она ему указывала. Они медленно шли к дому, болтая и собирая цветы, пока у каждого не набралось по большому букету. Тони сказал с улыбкой:

– Что, эти цветы - часть следующего сюрприза, Кэти?

– Нет! Просто чтобы поставить в наших комнатах. Придется попросить у Маммы несколько стаканов или ваз. Пожалуйста, не предвосхищай сюрпризов, Тони. Могу сказать тебе только, что эти цветы не будут разбросаны ни по твоей, ни по моей постели.

– Приятно слышать, - ответил Тони, вздохнув.
– Разумеется, это звучит заманчиво, но ведь цветы холодные, их можно раздавить, и они липнут к телу, как патока. Потом жалко губить их. Для этого годились бы, пожалуй, только те, которые расцвели для Венеры Идаллийской. Но ведь она, наверное, была легкая, как воздух.

– Ты веришь в богов и богинь, Тони? Ты постоянно говоришь о них.

– А как же не верить? Ты веришь в любовь, в солнце, в луну, и в землю, и в эту бухту, где мы купались?

– Ну конечно, но разве это то же самое, что верить в них, как в богов?

– Конечно, если верить как нужно. Ты понимаешь, что я подразумеваю, когда говорю, что для меня бог или боги, или абсолютные реальности, есть нечто физическое, а не духовное, не общественное, национальное или что-то такое отвлеченное.

– Кажется, понимаю, - сказала Кэти задумчиво, - вернее, чувствую. Ты хочешь сказать, что бог - это таинственная жизнь, заключенная- в вещах, а название этих вещей, не какое-то отвлеченное понятие.

– Да, да, - воскликнул радостно Тони, - вот именно. О Кэти, ты все понимаешь! Именно этот физический бог, живущий в вещах, заставляет тебя любить и почитать их и не желать их разрушения. Когда ты пришла в такой ужас от мысли, что наш заливчик может быть уничтожен ради наживы, ты преклонялась перед маленьким божком, являющимся таинственной физической жизнью этого места. Каждый цветок - это крошечная богиня. Люди называют это качеством, сущностью и даже красотой, - хотя есть и безобразные, страшные боги. Война, например. Ко это не есть нечто абстрактное, а нечто живое, хотя жизнь эта может и не быть такой интенсивной и самоосознанной, как наша. Почему же нам не почитать и не признавать богами сущность, силу и жизнь вещей?

– Да, - сказала Кэти, - почему в самом деле?

Но как глубоко эти вещи должны были захватывать и трогать тебя, Тони, чтобы ты научился видеть в них жизнь. Ты распахнул мне двери в широкий неведомый мир: я знала, что он существует, но боялась войти в него. По глупости своей я боялась быть "непросвещенной", но быть "просвещенной" это значит жить в скучном мире, лишенном богов. А я терпеть не могу всех этих плачущих мадонн и истекающих кровью христосов!

– А это уже результат внешней "духовности", - сказал Тони, - В конце концов люди доходят до преклонения перед страданием, нищетой, разрушением и даже болезнью. А я имею в виду как раз обратное этой нездоровой духовности.

– Что мне особенно нравится, - сказала Кэти, продолжая свою мысль, это то, что перестаешь представлять себе землю, как какой-то громадный ком, похожий на гигантский, лишенный жизни рождественский пудинг, плавающий в море несуществующего соуса. Бог земли снова ожил для меня, как тогда, когда я была ребенком. Ты населил для меня мир богами и богинями, Тони.

– Это еще до меня делали некоторые из ваших поэтов.

– О, дорогой мой, - сказала Кэти, посылая ему воздушный поцелуй, - ты для меня больше, гораздо больше, чем Гете.

Вечером, за обедом, их развлекла, хотя несколько и помешала, большая компания обедавших на дворе крестьян, которые становились все более шумными и веселыми, по мере того как возрастало количество пустых бутылок. У одного из них была гитара, и он стал наигрывать неаполитанские песни, в том числе неизбежные "Santa Lucia", "О Mari" и "О sole mio" ["Сайта Лючия", "О Мари", "О моз солнце" (итал.)].

– Может быть, я немножко не в себе, Кэти?
– спросил Тони.
– Но знаешь ли, мне нравятся эти песни, особенно "О sole mio". Они, разумеется, были бы не очень уместны в Лондоне, в туманный ноябрьский день, но здесь они замечательно дополняют картину.

И мне нравятся эти синкопированные паузы - умение растянуть ожидание. Интересно знать, чего ради у них сегодня пирушка? Ведь как будто не воскресенье.

– Они, кажется, справляют свадьбу. Ты, конечно, и не подозреваешь, что в прошлое воскресенье была пасха - "светлое воскресенье".

– Ах, тебе только кажется, что они справляют свадьбу. Одно только жалкое предположение...

так... ну, а что касается "светлого воскресенья", разрешите мне, gnadiges Fraulein, доложить вам, что я присутствовал в этот день на торжественном богослужении в Латеране, матери всех церквей в христианском мире.

– Удивляюсь, как это тебя впустили туда и как случилось, что какой-нибудь из краеугольных камней, чудесным образом не нарушив целости свода, не свалился тебе на голову. Ты любишь ходить в церковь, Тони?

– Очень люблю, когда это на юге и когда церковь не протестантская. Для меня даже Рим немножко отдает севером и недостаточно примитивен. Меня привлекают места, где под христианскими именами сохранились еще древнейшие религии. Я не совсем представляю себе, что такое Парижская мадонна - нечто среднее между солдатской кумушкой и сентиментальной монашенкой. Но здесь и в Сицилии она Великая мать, Венера-прародительница, Артемида, Гера. Жителю Средиземноморья, нужны богини, и он предпочитает старых, не задумываясь, как их зовут.

Византийские богословы пытались слепить из них всех единую Hagia Sophia [Святая София (греч.)], нечто вроде обесцвеченной Афины, но крестьяне не захотели признать ее. Да знаешь ли ты, что девушки в Кротоне до сих пор ходят по воскресеньям целой процессией в церковь на мыс, как тысячи лет назад они ходили в стоявший там храм Геры. Да и по всей Сицилии до сих пор живы самые очаровательные верования и обряды.

– Поедем когда-нибудь туда, Тони. Хочешь?

– Ну конечно, хоть завтра!