Все равно тебя не брошу

Письмо шелестело от восторга, уголки его сворачивались в трубочку.

Так они сидели долго, и время от времени Муравей поднимался с места и писал что-то на полях Письма.

Когда стемнело, Письмо откланялось. Шел снег, и оно медленно пробралось по сугробам назад на к буку, вскарабкалось наверх и пролезло под дверь в комнату Белки.

– Ну, - сказала Белка, - с возвращением.

– Ага, - сказало Письмо и принялось рассказывать склонившейся над ним Белке о том, как там было, в гостях у Муравья, и напоследок о том, что он, Муравей, думал о Белке.

– Ну и что же?
– спросила Белка.

– Да вот, сама читай, - сказало Письмо.

Прочтя письмо, Белка спросила у него, нельзя ли положить его себе под подушку.

– Да пожалуйста, - отвечало Письмо.

А за окнами бушевала метель, и Белкин домик трещал, и снег валил все гуще, и все вокруг делалось белей и белей.

Но ни Белка, ни Письмо об этом даже не догадывались. Они спали и мечтали о теплых словах и сладких чернилах.

– А ВОТ ЕСЛИ Я СКАЖУ, что пора мне в путь-дорогу, - спросил Муравей у Белки, - ты тогда огорчишься?

Они сидели на берегу реки и глядели на другую сторону. Было лето,

солнце стояло высоко в небе, река поблескивала.

– Ага, - сказала Белка, - огорчусь. А если я тогда скажу, чтобы ты не уходил, ты рассердишься?

– Ага, - ответил Муравей, - рассержусь. Ну а если я тогда скажу, что все-таки ухожу, и что ты меня не сможешь удержать, ты тогда сильно огорчишься?

– Ага, - сказала Белка, - сильно огорчусь.
– Она откинулась на спину и крепко зажмурилась.
– Но если я тогда что-нибудь выдумаю, - продолжала она,

– из-за чего тебе не захочется уходить, ты тогда здорово рассердишься?

– А чего ты придумаешь?
– заинтересовался Муравей.

– Ну, это...
– смешалась Белка.
– Я придумаю, как только ты скажешь...

– А я сейчас хочу знать!
– заорал Муравей.

– Но я еще ничего не придумала, - сказала Белка.

– Ну тогда я пошел, - сказал Муравей.

Белка огорчилась и сказала:

– Нет. Не уходи.

Муравей рассердился и сказал:

– Нет, я пошел.
– И сделал шаг.

Белка промолчала и откинулась на спину.

Долгое время ничего не происходило.

– Ну?
– спросил Муравей наконец.
– Что ты теперь выдумаешь?

Но Белка покачала головой.

– Ты же еще не ушел, - сказала она.

– Но я на самом деле ухожу, слышишь?
– объявил Муравей и сделал вид, что уходит. Через каждые два шага он оборачивался и спрашивал:

– Ну? Придумала, нет?

Но Белка всякий раз мотала головой.

Все это ей казалось очень сложным. Она боялась, что Муравей вдруг и в самом деле уйдет, и зайдет так далеко, что уж больше не вернется. Но она ничего не сказала.

Муравей уходил все дальше и делался все меньше. До Белки все еще

долетали обрывки его слов: "Что-то придум... уж... Бел... "

В конце концов он совершенно скрылся из глаз.

"Теперь он в самом деле ушел, - думала она.
– Теперь он в самом деле совершенно ушел". В глазах у нее что-то покалывало. "Слезы", - подумала она.

Но внезапно на горизонте возникло пыльное облако. Это к ней на всех парах несся Муравей.

Через несколько мгновений он стоял перед ней.

– Ну уж теперь ты должна мне сказать, - задыхаясь, выпалил он, уставился на Белку пронизывающим взглядом и погрозил пальцем прямо у нее перед носом.

Пыльное облако медленно оседало на землю.

"Вот теперь придется мне сказать", - подумала Белка и что-то наконец придумала.

ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ Белка и Муравей сидели рядышком на самой высокой ветке бука. Было тихо и тепло, и они глядели на верхушки деревьев и на звезды. Они поели меду и поговорили про солнце, про речной берег, про письма и предчувствия.

– Я этот вечер собираюсь сохранить, - сказал Муравей.
– Как думаешь?

Белка уставилась на него с удивлением.

Муравей извлек откуда-то маленькую черную коробочку.

– Вот тут у меня уже день рождения Дрозда, - сказал он.

– День рождения Дрозда?
– не поверила Белка.

– Ну, - сказал Муравей и достал из коробочки день рождения Дрозда. И снова они ели торт из сладких каштанов с бузинными сливками, и снова плясали под соловьиные трели, и Светлячок мерцал, а клюв Дрозда сиял от удовольствия. Это был самый замечательный день рождения, какой они только могли припомнить.

Муравей снова запихал его в коробочку.

– Вот и этот вечер туда же положу, - сказал он.
– Там уже под завязку.

Он закрыл коробочку, попрощался с Белкой и отправился домой.

Белка еще долго сидела на ветке и думала о коробочке. Что там с ним сейчас, с этим вечером? А что, если он сядет или выцветет? А вкус меда, он сохранится? А вдруг его будет уже назад не запихнуть, если разок из коробочки достать? Что, если он вдруг упадет, или разобьется, ли, или закатится куда-нибудь? А что там еще, в коробочке этой? Приключения Муравья в его одиноких странствиях? Ранние утра в траве на берегу реки, когда волны поблескивают? Письма далеким зверям? И можно ли ее когда-нибудь действительно под завязку набить? А бывают другие коробочки, скажем, для печальных случаев?

Голова у нее закружилась. Она вернулась в дом и забралась в постель.

Муравей уже давно спал в своем домике под кустом. Коробочка лежала на полке у него над головой. Но крышку он прикрыл неплотно. Среди ночи она внезапно отскочила, и из нее в комнату стремительно вылетел минувший день рожденья. И вот Муравей уже отплясывает со Слоном, в лучах луны, под липой.

– Да, но я сплю!
– возмущается Муравей.

– Ах, да ладно тебе, - отвечает Слон, вертя Муравья в танце. Он

размахивает ушами и хоботом и приговаривает: "Славненько мы с тобой пляшем, а?
– и - Ой, пардон", - когда наступает Муравью на ноги. И Муравей, говорит он, тоже может не стесняться оттаптывать ему пальцы, - на здоровье!

Светлячок мерцает в кустах шиповника, а Белка сидит на нижней ветке липы и машет Муравью.

Внезапно день рождения вновь втянулся в коробочку, и немного погодя Муравей проснулся.

Он протер глаза и огляделся кругом. Луна заливала комнату и осветила коробочку на полке. Муравей встал и плотно закрыл крышку. Но перед этим он ненадолго прижался ухом к коробочке и услышал шорох и плеск волн. И ему даже показалось, что он разобрал запах меда, но не был уверен, что ему это не показалось.