Всеобщая история кино. Том. Кино становится искусством 1914-1920

„Я родился в сентябре 1890 года в небольшом красивом городе Пензе. Мои родители были богатыми помещиками. Отец хотел, чтобы я стал адвокатом. Я поступил на юридический факультет Московского университета и проучился там два года. Потом я до того пристрастился к театру, что решил стать актером… Отец противился этому… Я поехал в Киев, вступил в театральную труппу, совершавшую турне; главный режиссер был замечательным актером. Он обучил меня основам актерского искусства, и в продолжение двух лет я путешествовал с труппой по всей России, из города в город. В те времена я зарабатывал около 15 руб. в неделю… Затем я долго играл в Москве, в Народном [104] и Драматическом театрах, в пьесах Бернштейна, Батайля, Оскара Уайлда и даже Д’Аннун-цио, а также в пьесах национального репертуара — Пушкина, Достоевского, Гоголя, Тургенева, Толстого, Короленко, Островского, Гончарова, Арцыбашева, Розанова. Я играл даже в мольеровских пьесах. Самый большой успех у меня был в пьесах Александра Дюма-отца „Кин” и Ростана „Орленок”. Впервые я снимался в картине „Ночь под рождество”, поставленной Старевичем. В этом фильме я создал любопытный образ черта, что потребовало от меня сумасшедшей работы над гримом. Затем я снимался в картинах того же режиссера „Домик в Коломне”, „Руслан и Людмила” по Пушкину.

104

Речь идет о Введенском народном доме. — Прим. ред.

И вот мало-помалу я страстно полюбил кино. В те времена — это было в 1914 году — я снимался на маленьких ролях под руководством Бауэра. Первая моя большая роль в кино — роль человека, плакавшего над трупом молодой жены. Удался ли мне образ? Тот успех, которым пользовался фильм, а также и я, бесспорно, свидетельствует об этом [105] .

С той поры я решил посвятить себя только синематографу, бросил театр навсегда. Я снимался в картинах режиссеров Протазанова и Волкова; сколько их было, не могу точно сосчитать, но не меньше семидесяти [106] . Среди картин, имевших наибольший успех, я назову „Николая Ставрогина” по Достоевскому…

105

Вероятно, речь идет о фильме Е. Бауэра „Злая ночь”, выпущенном в ноябре 1914 года. — Прим. ред.

106

Мозжухин снимался в русском кино с 1911 по 1917 год. — Прим. ред.

…Трудно описать кинокартины той поры. Славянская душа, неясная, мистическая, с неожиданными умопомрачительными вспышками, поет в этих вещах свою извечную песнь скорби и надежды. До французской публики никогда не дойдут эти удивительные кинопроизведения — нервозные, откровенные до жестокости, сложные драмы, тяжелые от сдержанной страсти, мистические; отточенная чистая форма идеальна для персонажа с садистски утонченной чувствительностью…”

Множество эпитетов, которые дает Мозжухин, — „нервозность”, „тяжелые от сдержанной страсти”, „мистические”, „садистски утонченный” — превосходно определяют кинематографию царской России в дни войны. Упадочничество, „достоевщина”, „санинщина” — эпитет Ленина по названию известного романа Арцыбашева — господствовали в киностудиях той поры, смерть и эротика смешивались в своего рода пляске смерти. Арцыбашев стал поставщиком сценариев для русской кинематографии периода первой мировой войны наряду с другими русскими бульварными произведениями — Амфитеатрова, Брешко-Брешковского и прочих.

Фильмы Мозжухина являлись как бы апогеем этого течения. Предоставим еще раз ему слово:

„Появился человек большого дарования. Александру Волкову, который был то переводчиком титров, то сценаристом, то актером, Тиман поручил руководство киностудиями в Ялте. Римский поставил „Чем ночь темнее, тем ярче звезды” [107] , в которой он играл вместе с Орловой. Это была история человека, ослепившего себя добровольно, чтобы не видеть любимую женщину, обезображенную по воле несчастного случая. „Шквал” еще драматичнее. Муж уходит от жены к невесте сына. Девушка принимает яд, а жених пускает пулю в лоб. Фильм заканчивался тем, что родители смотрят на два гроба.

107

Фильм был поставлен Г. Азагаровым. В. Орлова в нем не играла. — Прим. ред.

Таковы были фильмы той поры, когда вспыхивали трагические зарницы войны и революции.

Я снимался в одном из своих самых значительных фильмов — в „Danse macabre”; [108] сценарий написал я, а Волков снимал. Это была история дирижера; он галлюцинирует и сходит с ума во время исполнения „Danse macabre” Сен-Санса. „Кулисы экрана” — мой сценарий, постановка Волкова, в роли Мозжухина — Мозжухин, в роли Лисенко — Лисенко. Картина не лишена оригинальности. Затем вышел фильм, пользовавшийся большим успехом, — „Сатана ликующий”, созданный Волковым, Протазановыми мной. Сценарий походил на „Пылающий костер”, но был драматичнее”.

108

Фильм ставил Я. Протазанов по сценарию О. Блажевич. — Прим. ред.

Творческая индивидуальность талантливого актера Мозжухина только растрачивалась во всех этих „нервозных, откровенных до жестокости”, а на самом деле нелепых и фальшивых драмах.

Вот имена других актеров, которые в те времена пользовались большим успехом у публики: Максимов, Лисенко, Ольга Гзовская, Гайдаров и, в особенности, Вера Холодная.

Вера Холодная дебютировала в кино в маленькой роли в картине „Анна Каренина”, поставленной в 1914 году Гардиным. Бауэр к 1915–1916 годам воспитал из нее известную актрису, которая приобрела особенно большую известность в 1917 году, снимаясь в фильмах Чардынина.

Актриса умерла в расцвете своей славы в 1918 году в Одессе от эпидемического гриппа. Распространение кино, та известность, которую оно принесло артистам, привлекли к нему внимание крупнейших театральных деятелей. В опере „Псковитянка”, поставленной А. Ивановым-Гаем для кино под заглавием „Царь Иван Васильевич Грозный”, снимался Ф. Шаляпин.

Ставили фильмы виднейшие представители символистского театра — Вс. Мейерхольд („Портрет Дориана Грея” и „Сильный человек”) и А. Таиров (кинопантомима „Мертвец” по произведению бельгийского писателя-натуралиста К. Лемонье). Картина Таирова прошла незамеченной. Что же касается фильмов Мейерхольда, то они обратили на себя внимание критики, но одновременно были признаны неудачными. Коммерческого успеха все эти картины не имели, и потому они не оправдали надежд финансировавших их постановку кинопромышленников.

Мейерхольд сначала думал экранизировать „Человека, который смеется” по Виктору Гюго или „Джоконду” по Д’Аннунцио. Но в конце концов решил поставить изысканный сверхдекадентский роман Оскара Уайлда „Портрет Дориана Грея”. Прежде чем приняться за постановку фильма, Мейерхольд поделился с друзьями своими взглядами на киноискусство. По его мнению, большинство актеров театра и балета доказали свою непригодность к киноискусству. Он считал, что не надо привлекать и актеров-профессионалов [109] . И он объявил в прессе в мае 1915 года:

109

Из воспоминаний актера Волкова, приведенных Джей Лейдой, так же как и интервью, которое мы печатаем ниже.

„Первая моя задача — расследовать способности кинематографии, которые глубоко скрыты и не исследованы. К существующему кинематографу я отношусь отрицательно. То, что я видел до сих пор, только глубоко меня возмущало. К кинематографии у меня есть особенные теоретические подходы, о которых сейчас говорить преждевременно”.

Ритм монтажа Мейерхольда быстр и отрывист. В фильме 82 сцены, 3 части, что тогда было редкостью. На фильм пошло более 2 тыс. метров ленты; постановщик-актер и его труппа играли среди изысканно роскошных декораций, созданных Владимиром Егоровым. Мейерхольд тщательно, с большим вкусом выбрал обстановку. По словам Джей Лейды, он сделал все, чтобы окружить символическую историю, в которой было что-то жуткое, упадочнической роскошью.

Его искания направлены были на создание новых приемов съемки, но оператор Левицкий не принял этих исканий, хотя и был самым крупным оператором той поры. Мейерхольд на сцене подчеркивал условность, театральность, а в фильмах — условность черного и белого цвета, как правило, снимая лица на черном фоне, используя китайские тени. И, доведя до крайности прием, излюбленный датской кинематографией, он снял пышное представление „Ромео и Джульетты”, отраженное в зеркале ложи.

Очевидно, режиссер в своих исканиях, в предельной стилизации фильма „Дориан Грей”, созданного в 1915 году, зашел еще дальше, чем кинорежиссеры той эпохи в других странах, и опередил более поздние искания Турнера в Соединенных Штатах или Баралиа в Италии. Фильм являлся предвозвестником знаменитого „Кали-гари”, которого он превзошел в смысле эстетической утонченности. Однако успех „Дориана Грея” (фильм так и не был вывезен за границу) был невелик из-за его надуманности и декадентской изощренности.

Коммерческий неуспех первого фильма не помешал русским продюсерам вновь пригласить Мейерхольда. Он задумал экранизировать Эдгара По и Вилье де л’Иль-Адама, затем в конце 1916 года остановился на „Сильном человеке”, романе польского писателя Пшибышевского (1864–1927), который черпал в Германии „свою эстетическую концепцию упадочного, мистикосатанического модернизма” [110] . Прежде чем начать постановку фильма, Мейерхольд заявил, что хочет воссоздать на экране специфический ритм жестов, соответствующий общим законам ритма, используя как можно лучше световые эффекты, свойственные кино.

110

Ларусс XX века.