Встретимся через 500 лет!

– Не, мистер Жеглов не Достоевский, - высморкался в совковый платочек Шарапов.
– Амфибрахиев он не знает, у него в голове одни статьи да примечания.

– Да помолчите, Гастингс, извините, Шарапов.

– Я могу взяться за это дело, - сказал Жеглов, дождавшись конца сцены.
– И проведу его беспристрастно. И без лацканов. Обещаю. Хотя...

– Что «хотя»? Говорите, я все должен знать.

Жеглов, посмотрел на него долгим взглядом, взял гитару, запел:

Сыт я по горло, до подбородка -

Даже от песен стал уставать, -

Лечь бы на дно, как подводная лодка,

Чтоб не могли запеленговать![75]

– Русского я не знаю, но по вирше вашей понял, что вы хотите покоя, - сказал профессор.
– Обещать его я не могу, да и не нужен он вашему поправляющемуся организму. А вот содействие обещаю. И с сегодняшнего дня разрешаю покидать корпус.

– Вот спасибо! Содействие обязался оказывать, видите ли! А вас, случайно, не Сусаниным кличут?
– Жеглов и Перен так смотрели друг на друга, что Шарапов почувствовал себя третьим лишним.

– Однако у меня есть условие – проведите расследование тайно от всех обитателей Эльсинора, - не услышал профессор Маара.
– Естественно, если по завершении работы вы сочтете необходимым передать ее материалы полиции, я возражать не буду. Также обещаю, хм, застрелиться, если главным виновником, косвенным или прямым, вы признаете меня...

– Не надо стреляться профессор, - встал Шарапов меж ними.
– Если вы застрелитесь, ваши больные разорвут нас на части.

– Надеюсь, - малопонятно усмехнулся профессор.
– Кстати знаете, что сказал Йозеф Чапек, известный чешский художник? Он сказал, что лучше всего была бы пьеса без автора, без текста, да, пожалуй, и без актеров и зрителей[76], потому что все это лишь мешает успеху режиссера.

– То есть вашему успеху?
– сказал Жеглов, понюхав правую свою ладонь.

– Нет, успеху моих недоброжелателей, - ответил профессор.

– Не могу представить нашу клинику без зрителей, актеров и убийц, - хмыкнул Шарапов.

– Мадмуазель Генриетта попросила меня передать вам приглашение как-нибудь зайти к ней на чашечку шоколада, - обратился Перен к Жеглову, одарив Шарапова смутным взглядом.
– У нее к вам несколько вопросов, касающихся свободы выражения чувств в Советском Союзе.

– В Советском Союзе секса нет!
– веско сказал Шарапов, постаравшись стать похожим на товарища Суслова, заведующего идеологией СССР.

– А мы не в Союзе, - тяжело посмотрел на него Жеглов.
– Мы, дорогой мой, во Франции, а тут свои чудеса.

4. Пахнет «Аленкой».

– Эх, знаешь, Володя, какие мне сны в последнее время сняться, - обнял гитару, Жеглов, когда дверь за профессором закрылась.
– Я баб в них ебу, почем зря. И не каких-нибудь Мурок с Лельками, а наших, санаторских. Вот сегодня снилось, как девку в шоколаде дрючил. Если бы ты знал, как она от счастья визжала, а потом, чтобы, значит, в смысле гигиены все законно было и от благодарности женской, весь шоколад с меня аккуратненько так язычком слизала...

– Вот оно что! А я-то думаю, чего это ты к себе принюхиваешься! Пахнешь сам себе, что ли? Каким шоколадом хоть? «Аленкой»?

– Не «Аленкой», импортным каким-то, но вкусным.

– А ты почем знаешь, что вкусным?

– Стыдно сказать, Володя, но она так лизала, что я заинтересовался, и тоже попробовал, и, не поверишь, весь с нее слизал.

– Как ты мог, Глеб?! Ты же советский милиционер?! Я думал, она тебя для себя эксплуатирует, а ты, оказывается, сам выгоду имеешь!

– Да вот, боевой советский милиционер с бабами импортными ночами трахается. Что ты будешь делать! Это, наверно, тлетворный Запад так на меня повлиял... Эх, - и ударил по струнам:

Ой, где был я вчера - не найду днем с огнем!

Только помню, что стены - с обоями, -

И осталось лицо - и побои на нем, -

Ну, куда теперь выйти с побоями!

Если правда оно -

Ну, хотя бы на треть, -

Остается одно: только лечь помереть!

– Ты не сокрушайся, ведь во сне это было, - с удовольствием послушав, перестал давить Шарапов.
– А это обстоятельство вину сильно облегчает.

– Во сне говоришь? А почему тогда шоколадом от меня прет, хоть утром умывался?

– Я никакого запаха не чувствую, хоть убей, - сказал Шарапов, понюхав щеку друга.

– Зато я чувствую!

– Может, не то тогда умывал?

– Я все умывал, Володя. В том числе и то, на что ты намекаешь. Так что приходи ко мне сегодня в шкафу ночевать. В нем замочная скважина будь здоров, посмотришь, что и как, а утром доложишь.

– Сегодня?..
– замялся Шарапов.
– А может, завтра?..

– Что, с Лизой сегодня трахаешься?

– Зачем ты так?.. Я ее люблю.

– Понятно. Ну, давай, тогда завтра приходи...

– Слушай, Глеб, а зачем тебе это?

– Что зачем?

– Ну, знать, кто к тебе ночью приходит? Меньше знаешь, лучше спишь.

– Что-то ты буржуйское поешь, Шарапов, - нахмурился Жеглов.

– Да нет, не буржуйское. Просто я знаю, кто к тебе приходит...

– Кто?

– Галлюцинация.

– Такой бабы не знаю. Француженка, небось?

– Профессор тебя лечит колесами?

– Лечит.

– Ну вот, у них такое побочное действие. И все, как наяву, и кайф, и запах шоколада. Заметь, только запах, белье постельное ведь чисто?

– Чисто. Потому что она замаранное шоколадом сняла и новое с фиалковым запахом постелила.

– Ну-ну, с фиалковым запахом. Это, Глеб, системный бред называется, - сочувственно посмотрел Шарапов.

– Набрался... ты тут, - сказал Жеглов, стоя уже на руках.

– Это точно.

– А знаешь, Володенька, что в голову мне сейчас пришло?
– встал Жеглов, красный лицом, на ноги.

– Что?

– Что ты, - мгновенно завернул Шарапову руку за спину, - подсадная утка.

– Да ты что, Глеб! Я ж советский милиционер, воевал, ранен был, Горбатого с Фоксом брал!

– Если ты советский милиционер, почему тебя профессор Гастингсом назвал? А-а!.. Понятно, ты - аглицкий шпион!

– Отпусти, Глеб, больно.

– Не отпущу. Милосердие - поповское слово. А ну пошли!

Жеглов повел Шарапова к креслу, посадил. Взял левой рукой с письменного стола кружок скотча, примотал де Маара к спинке. Обыскал. Нашел в кармане галифе свой бумажник, сказал торжествующе: