Второй Шанс

— Ты что!

— Ну вот. Ладно, буди господина историка. Выдвигаемся. Поскорей бы до предгорий дойти, там никаких воров точно никто искать не будет.

В предрассветные часы в лесу почему-то особенно холодно. Сегодня наш путь начался в каком-то больно уж зловещем настроении. Скрипел фонарь, качавшийся на палке, к которой его прицепил Святоша, со стороны болот доносились жутковатые крики серой баньши. Не призрака из сказок, которые рассказывают на Осеннюю Околицу, а птицы, прозванной так именно из-за привычки оповещать мир о своем присутствии криком, похожим на отчаянный, захлебывающийся плач — особенно, если вокруг туман. Я предпочитала в этом не признаваться, но меня от него мороз продирал чуть ли не до костей — не спасала никакая шуба.

Басх был в дурном настроении и недобро косился то в мою сторону, то на Святошу. Сложно было винить его в этом, но и от его обиды у меня тоже скребли кошки на душе. Все-таки Святоша отчасти бывает прав, когда говорит, что женщина может оправдать почти любой поступок человека, который ей нравится — неважно, чем. Басх мне нравился, и потому все утро я только тем и занималась, что мысленно ограждала его высокие (пусть и наивные, на мой взгляд) цели от любых попыток здравого смысла заляпать их жирными, запачканными в последних событиях пальцами. В итоге здравый смысл предпочел дать задний ход, укоризненно заметив напоследок: “Ну, хорошо, женщина, но глупо таращиться на него тебе все-таки лучше прекратить”. От этой мысли я не удержалась и громко фыркнула, чем вызвала недоуменный взгляд Святоши.

К этому моменту уже давно рассвело, и мы продолжали брести по камням под угрюмым, низко нависшим небом. Обычно таким оно бывает перед грозой, но какая, к аду, гроза на второй луне осени?

Опять заорала баньши.

— Вот ведь противная птица, — заметила я, снова вздрагивая. — И бесполезная, к тому же. Невкусная.

— В смысле? — удивился Басх, выглядывая из своей скорлупы.

— В прямом. На нее не охотятся потому, что ее мясо по вкусу напоминает промасленную плащевину. И еще потому, что она питается падалью, так говорят.

— Насчет падали не уверен, — вмешался Святоша. — Скорее всего, это выдумки наших сказочников из сборника “Не ходите на болото в Осеннюю Околицу”.

— Она еще впереди, если что, — напомнила я, зябко ежась. — Давай без этого, а?

— Почему? Сейчас ведь день.

— А в ваших краях есть какие-нибудь истории, связанные с этой датой? — живо заинтересовался Басх.

Святоша коротко засмеялся.

— На телегу наберется, и еще рядом ослика можно будет пустить под парой мешков.

— А вы их знаете?

— Не все.

Глаза Басха радостно вспыхнули.

— А не расскажете? Я собираю различный фольклор...

Брови Святоши начали менять форму и толщину — признак раздражения.

— Ну...

Тут меня опять продернуло до самых костей, но уже не от страха. Резкая, муторная дрожь словно внутри позвоночника вызвала моментальное головокружение, и, по-видимому, я стала еще бледнее, чем обычно, потому, что мужчины моментально заметили неладное.

— Белка, что с вами? — Басх подался в мою сторону, и внутри меня дрогнуло что-то уже не связанное ни с какими необъяснимыми ощущениями. Святоша дернул с пояса отвар, но я остановила его жестом, доставая собственную фляжку:

— Не переживайте. Наверное, еще после вчерашнего не отошла. А еще я не люблю сказки про Сауинь.

Сама того не заметив, я употребила термин, которым Осеннюю Околицу называли маги Адемики. У них были свои названия для многих народных праздников. Весеннее равноденствие — Цветочный Шест — они, к примеру, называли Аустерой. Но важно было не это, а то, как на меня посмотрел Басх, словно бы разом вспомнив и мои вчерашние подвиги на магическом поприще, и последующие откровения о моем образовании. Понять, что именно выражал его пристальный взгляд, я не смогла, хотя очень хотелось.

Головокружение повторилось, и у меня возникло странное чувство: словно мир вокруг делится надвое, и его контуры вокруг меня вспыхивают ярче. Замрут — вспыхнут. Вспыхнут — замрут. Словно пульсируют. Мое замешательство явно отразилось у меня на лице, потому что Святоша, уже не задавая вопросов, подошел, снял перчатку и положил руку мне на лоб.

— Вроде бы, не горишь.

— Не переживай, я в порядке.

— Может, передохнем?

— Можно.

Мы решили устроить привал под сосной, которые уже начали попадаться нам довольно часто. Болота понемногу оставались в стороне, и я надеялась, что нам не придется сворачивать в сторону и соприкасаться с Инеевой Ряской, вотчиной гробокопателей. Даже самые законченные любители погостов предпочитали шляться туда летом, а не на пороге зимы. Ну, или становились героями страшных сказок Осенней Околицы. Брр. Вот уж не к ночи будь помянута эта Околица.

В учебниках нам когда-то предлагалось называть год Колесом с Двенадцатью Спицами, и каждая из них считалась более или менее благоприятной для различных магических начинаний. В обыденной магии это имело мало значения, но следовало учитывать Двенадцать Спиц при планировании долговременных экспериментов или ритуалов. Вторая и третья осенние луны считались лучшим временем для любителей магически поиграть со смертью — или тех, кто работал с мертвой плотью, к примеру. Адепты Рагвид — маги-лекари — на второй и третьей луне изучали тела умерших для лучшего понимания процессов и болезней, которым их обладатели были подвержены в течение жизни, а адепты Лоорэ связывались с миром мертвых и разговаривали с духами. Но на Ночь Сауинь в Адемике прекращались магические занятия. Считалось, что это дань уважения традициям, не дающая магам забыть о том, что, несмотря на все знания, они остаются смертными, и силу их многократно превышает непознанная мощь природы... Не знаю уж, насколько хорошо это работало и как было связано с магическими законами — но я просто боюсь страшных историй. Так же, как и тысячи других людей.

Басх, однако, не отставал от Святоши, наверняка уже раз двести проклявшего себя за излишнюю разговорчивость. Историк по капле — ну, или по словечку — выжимал из напарника местные былички. Я старалась не слушать их, думая о своем.

Почему же оно постоянно наступает мне на пятки? Я уже давно смирилась с тем, что в моменты сильных переживаний — или, что вернее, опасности — из меня начинает лезть то самое, что порой кажется мне более стыдным, чем какие-нибудь пошлые тайны. Стыдное потому, что вот — оно же есть, появляется и защищает меня, как и говорили в школе — “Луна следит за своими отблесками” — но справиться с ним я не могу. Восемь лет и адская бездна усилий, ухнувших впустую.

Наироу — полные бездарности, так говорили учителя. Что бы там ни показывали тесты. Как бы ни пытались они пробудить в нас магические силы — ритуалами, процедурами, медитациями. Пустышки, эльфийская доля в крови у которых дает положительный результат при проверке, но которые неспособны даже ветерок в жаркий день вызвать. Бракованные волшебники, на которых с пренебрежением косились ученики из обычных классов. “Они неспособны устанавливать связь между разумом и Силой. Искусство не для них” — вот последнее, что я услышала перед тем, как покинуть школу навсегда.

Но тогда... что это такое со мной вчера случилось, а? Я призвала ветер Жестами... и он явился.

Святоша возился с огнивом, сбивчиво отвечая что-то на очередной вопрос Басха, но отсыревший трут не желал заниматься пламенем. Кресало высекало искры, пропадавшие втуне. Я дождалась, когда очередная полетит вниз, и незаметно сделала нужный Жест.

Дрова мгновенно вспыхнули, полыхнув в первый момент так, что Святоша отпрянул. А я спрятала руку с такой поспешностью, словно только что вытащила ею чей-то кошелек.