Вверх тормашками в наоборот-3

Иста не верила в то, что всё кануло без следа, и находила тому подтверждения: части незнакомых механизмов, непонятные детали, интересные сплавы, погребённые где глубоко под землёй, а где и совсем рядом – в заброшенных селениях, подвалах, подземных лабиринтах того же самого Вахрунда.

Кое-что ей удавалось воссоздать. Кое-что приходилось домысливать, проводить расчёты и делать открытия заново, но не спешила делиться своими открытиями с миром. Почему-то всё это исчезло однажды. Почему-то до сих пор кому-то очень не хотелось, чтобы жизнь на Зеоссе изменилась, стала проще и удобнее.

Почему-то немногочисленные Обители изобретателей исчезали. Уходили и пропадали гардии. Терялись в зеосских вихрях сайны. Многие, разочаровавшись или испугавшись, находили себя в других делах. Только не Иста.

Она поняла: чтобы выжить, нужно быть хитрее и не показывать, насколько ты умна и талантлива. Лучше делать маленькие шажки и оставаться живой. Лучше создавать нехитрые мелочи и спокойно, никому не рассказывая, творить по-настоящему, пока что только для себя.

Той ночью Иста спала спокойным сном человека с чистой совестью. Как и всегда. Спала, чтобы проснуться от грохота. Гроза? Молнии? Зимой? На Зеоссе ничему не удивляются, но что-то подняло её с кровати и заставило выйти наружу.

Вахрунд пылал и выл на разные голоса. Стенал, как разгулявшаяся непогода. Взрывы.

Когда-то она читала в древних книгах, которые находила и то покупала, то обменивала на всякие мелочи, об огненном оружии, коего не существовало сейчас на Зеоссе. Видимо, то время прошло: кто-то создал машину смерти и теперь уничтожал город.

Иста включила громкоговоритель. Звала людей, прятала их в стенах замка. Сейчас не до тайн – нужно спасти всех, кого удастся. Пережить ночь и первый ужас, чтобы понять, что делать дальше.

А потом она задействовала пескоструи – создавала их как игрушку, чтобы потешить себя и отпугивать любопытных земляными вихрями от стен замка.

Сейчас они пригодились. Игрушки сайны стали спасением.

Иста поднялась во вращающуюся башню, на самый верх, и разбрасывала, разбрасывала во все стороны песок и землю. Мощные помпы подавали твердь наверх, пока не вышли из строя.

Струи из земли и песка летели на дальние расстояния, подпитанные её собственной силой. До тех пор, пока она не выдохлась. К тому времени большинство пожаров были подавлены, но Иста этого уже не увидела: провалилась в беспамятство, исчерпав внутренний ресурс почти до дна.

Позже об этом подвиге сложат песни и легенды, баллады и «правдивые истории», опишут в летописях и книгах, где нарекут её Истой Спасительницей. Но это будет позже. Потом. Когда вздыбится Зеосс и извергнет из собственных недр многие тайны и откровения. Когда сойдёт Небесная Благодать и подарит этому миру шанс выжить.

Глава 27. Матушка и Дед

Дара

Пропойца и философ Барк неожиданно легко прижился у нас. Просочился как песок, влился в общие вены жарким беспокойным потоком.

Три дня он буянил и требовал драну, бесился, как ребёнок, капризничал, хохлился, дулся – разве что ногами не дрыгал. К слову, почему-то никого своими выходками не достал: народ только прятал улыбки, чтобы не драконить болезное создание и не ранить его самолюбие.

Два кровочмакища – Айболит и Гай – присосались к Барку как пиявки. Если старший умело держал лицо, то младший искренне наслаждался ежедневной «цыганочкой с выходом», не стеснялся смеяться звонко и радостно и с удовольствием проводил ритуал «накладывания рук» на благородное чело философа всех времён и народов.

После таких сеансов Барк ненадолго затихал, приходил в благодушное состояние и начинал пить кровь из Алесты.

– Матушка, позволите ли облобызать вашу пророческую длань? Ах, как давно я не слышал речей о будущем! Скучно жить, видите ли, а вы могли бы разноцветить серые будни яркими красками.

– Какая я тебе матушка? – злилась Алеста, но старалась виду не показывать. Только застывшее лицо да чуть ли не явно летящие искры рушили на корню её жалкие потуги спрятать бушующую внутри праведную ярость. – Нашёлся сынок, тоже мне.

– Ну что вы, право слово, такая злюка? Мой статус и глубочайшее почтение не могут заставить обращаться к вам по-другому. Будьте снисходительны, сойдите с пьедестала, окажите честь простым смертным. Сияние вашей вечности и практически бессмертия прямо-таки сбивает с ног. Вы же видите: колени так и мечтают согнуться, чтобы я рухнул ниц, целуя край вашей одежды.

На этот цирк исподтишка по очереди ходили любоваться все. Гай так вообще поселился возле Барка. Дитя явно упивалось происходящим. Мы так часто слышали смех маленького кровочмака, что настораживались, когда Гай притихал.

– Изыди, отрок, оставь меня в покое! – капризничал Барк, отдирая маленькие пальчики от своего плаща. – Какая безответственность! Какое чудовищное безразличие к ребёнку! Ты плохая мать, – вычитывал он Нотте, – ни одна нормальная женщина не пустится в путь с таким маленьким ребёнком. Ты в праве терпеть лишения, но обрекать на подобные тяготы младенца – преступление!

Нотта, обычно спокойная и замкнутая, сторонящаяся людей, вспыхивала, как хорошо просмоленный факел, метала убийственный взгляд на философа и тут же пыталась забрать Гая. Барк проворно прятал малыша под плащ и изрекал:

– Отстань, женщина, ты потеряла свой шанс на искупление своих грехов.

Гай высовывал красивый носик из складок Баркового одеяния, сиял глазами и улыбкой и, протягивая ручонку, мягко гладил Нотту по щеке:

– Он шутит. Играет на чувствах, – глубокомысленно выдавало дитя, и мы в который раз поражались его взрослости – непривычной и несоизмеримой с телом пухленького двухлетнего малыша.

– По-моему, ему нравится привлекать к себе внимание, – сказала я Геллану после очередного эпизода из сериала Барковых выходок.

– Он философ, – Геллан сказал так, словно это определение всё объясняло. Уловив мой скептический взгляд, пояснил: – Настоящие философы любят выступать перед толпами народа. Им нравится разглагольствовать и доносить определённые истины. Они манипуляторы. Их цель – заставить слушать, сопереживать, вступать в спор. Вложить в головы многих свои идеи или правду, заставить плакать или смеяться, научить различать благородство от подлости, правду от лжи – непростая задача.

– С таким же успехом он может впихивать в головы полный бред, – пробормотала я, пристальнее приглядываясь к взлохмаченному Барку.