Выбраковка

– Был у меня друг, звали его Паша Птицын, – начал Гусев. – Милейший парень, такой очень спокойный, домашний, трогательно влюбленный в свою жену, короче говоря, почти идеальный тип. Социолог по профессии. Работал Паша в каком-то загадочном департаменте стратегических исследований. Это важно в том смысле, что Пашины идеи оказались востребованы… Так вот, знакомы мы были с детства, и всегда меня в Паше восхищала одна черта – его уникальное добродушие. Вот я, например, от природы злой и стараюсь эту свою внутреннюю озлобленность не выпускать наружу… Ладно, Иван, не надо смеяться. А тезка мой, он наоборот, всю жестокость нашего мира как будто не ощущал. Наверное потому, что был очень большой и сильный – примерно как ты, Ваня. Уверенный, что любого негодяя придавит голыми руками. Кстати, ему удавалось. Помню, однажды нас с ним побить хотели, так я глазом моргнуть не успел, а противник уже скрылся за горизонтом. Но однажды произошла с этим милейшим человеком э-э… как бы помягче сказать… Произошло то, чего врагу не пожелаешь. Ехали они с женой ночью по городу, никого не трогали, и вдруг Пашиной машине в задницу воткнулся джип, битком набитый обдолбанными бандитами. Скорее всего, мелкая сошка – так, возомнившие о себе шестерки. Но ты же сам понимаешь, что делает с человеком наркотик…

– Понятия не имею, – помотал головой Иван.

Гусев оценивающе посмотрел на него одним глазом.

– Верю, – кивнул он. – Тебе вредно знать эти подробности. А то бы ты не смог так яростно выступать против выбраковки дилеров. Христосик ты наш…

– Пэ, хватит! – потребовала Майя. – Зачем ты так?

– Так злой же я, – объяснил Гусев без тени улыбки. – Ладно, опустим прения сторон. Докладываю: любые наркотики растормаживают бессознательное. И что за дерьмо у тебя там прячется, фиг его знает. По счастью, чтобы выпустить бессознательное наружу, водки нужно очень много. Она на твою подкорку давит опосредованно, через кору головного мозга. Выпил литр, растормозился, зато шевелиться уже не можешь. Лежишь и булькаешь. А вот обычный гашиш, эта безобидная трава, которую так любит творческая интеллигенция – лупит прямо по подкорке. Хватит пары косяков, чтобы из тебя поперла наружу подавленная тяга к убийству. А если на водку наложить – то и одного косяка. И ворье, которое в Пашу въехало, было уже в нужной кондиции. Началось разбирательство – сколько Паша им должен за оцарапанный «кенгурятник». И Павел совершил ошибку. Ему, понимаешь ли, дали в ухо, чтобы знал свое место. А он, такой большой и сильный, оскорбился. И начал это ворье колошматить. Только он не учел, что их пятеро, и они так обдолбаны, что боли не чувствуют. И это был не центр города, а глухой спальный район, да еще граница лесной зоны. Не догадался Паша как-то. Ну, в конце концов, он был в секретном департаменте не оперативник, а аналитик, да еще и редкий тормоз, который даже в армии не служил. Точь-в точь как ты, Иван. У тебя же язва, верно? Тебе в армию нельзя, вредно… И вообще, Ваня, когда тебя в последний раз били? Так, чтобы не драка случилась, а именно хорошее полноценное избиение?

– Вам это нравится, Гусев, – мило улыбнулся Иван. – Я понимаю. Будьте добры, продолжайте.

– Чтобы все сжалось внутри и кричало: «За что?!», – Гусев мечтательно глядел в потолок. – И ногами тебя, ногами… И чтобы поднялся ты, весь в слезах и кровище, совсе-ем другим человеком. Совершенно другим, Ваня.

– А вас часто били, товарищ старший уполномоченный? – все так же дружелюбно осведомился Иван.

– Били, – сказал Гусев. – К сожалению, били. Поганое ощущение, Ваня – когда тебя бьют, и ты ничего не можешь сделать. Если нарочно позволяешь себя бить, чтобы совсем не убили, это один разговор. И кровища будет, и слезы, но в этих слезах есть момент торжества: ты обдурил противника. А бывает, так отмудохают, что лежишь и думаешь: повеситься, что ли?

Майя тяжело вздохнула, забрала у Гусева чашку и налила в нее кофе. Гусев благодарно кивнул.

– Так вот, – сказал он. – Вернемся к моему тезке. Он начал с ними драться. Выскочила жена – разнимать. Успела к шапочному разбору, потому что Пашке уже пропороли ножом бок, монтировкой раздробили колено, а потом этой же монтировкой сломали руку. Затащили в лес, прислонили к дереву и по-быстрому у него на глазах изнасиловали его жену. И нанесли обоим по дюжине ножевых ранений. Жена умерла, а Павел выжил.

– Их нашли потом? – спросила Майя. – Бандитов?

– Нет.

– Как это – нет?!

– Даже не смогли установить личности. Машина в угоне, физиономии Павел толком не разглядел – темно было. Скорее всего они, когда очухались, подались в бега. А Паша начал говорить очень не скоро, ему вообще дико повезло. Конечно, если это можно назвать везением. Пережить такое – б-р-р… Он лежал в больнице и все время что-то печатал на ноутбуке. Когда хватало сил шевелить уцелевшей рукой. Я приходил к нему, мы разговаривали… Нет, это не был растоптанный человек. Павел остался личностью, но что-то в нем првернулось на сто восемьдесят градусов. Он стал иначе смотреть на некоторые вещи. В общем, Павел лежал, печатал и страшно мучился от боли, потому что складывал в матрас таблетки, чтобы потом, когда закончит работу, отравиться. Так получилось – я оказался последним, кто видел его в живых. Я зашел на минуту, он выглядел очень усталым, но и просветленным каким-то, очистившимся. Как будто сумел оттолкнуть от себя память о несчастье. И я увидел: он готов. Мне сразу показалось, что со дня на день он либо покончит с собой, либо просто тихо умрет. А особенно я в это поверил, когда он передал мне дискету и взял клятву хранить ее, но просмотреть только после его смерти, не раньше. Я конечно сказал, что к тому времени, когда он умрет, трехдюймового дисковода будет днем с огнем не сыскать. Но он только улыбнулся. Мы попрощались, я ушел. А он достал припасенные таблетки и съел их.

– Если ты догадывался… – начала Майя.

– А хоть бы и уверен был на сто процентов.

– Почему?!

– Вспомни, с кем разговариваешь, – криво усмехнулся Иван.

– Видишь ли, Майя… – Гусев отхлебнул кофе и потер ладонью глаза. У него был усталый вид, он будто состарился, рассказывая эту историю. – В принципе у человека нет права кончать с собой. И Бог не велел, да и вообще это выход слабака или безумца. Но случаются особые случаи. Извини за тавтологию, или как это там… Случаются. С Пашей Птицыным был как раз такой. Я в это поверил, когда просмотрел дискету. Видишь ли, Паша был не особенно талантлив, да и в простом житейском понимании не слишком умен. Но зато хорошо информирован. Он видел процессы в самой верхушке общества, которые должны были завершиться вот-вот. Не хватало только концепции, хорошо оформленной докладной записки, чтобы эти процессы обрели, так сказать, идейную базу. Чтобы было за пазухой громкое слово, которое можно бросить в народ.

– Я понял, – Иван снова криво усмехнулся. – Вот отчего произошел январский путч.

– Ну, это ты утрируешь. Путч должен был состояться. Он уже назревал. Но вот последствия его оказались такими, какими… Какими оказались – из-за Пашиной разработки.

– Вы отдали дискету отцу, тот восхитился и пустил ее в дело! – Иван, казалось, сейчас начнет хохотать.

Валюшок обалдело глянул на Гусева. Гусев улыбался.

– Зачем? Думаю, Павел сбросил текст по сети куда надо. А дискету дал мне из простого тщеславия, чтобы остался посторонний свидетель. Я ее никому не показывал. Более того, я ее уничтожил. Но кое-что запомнил навсегда. Например, оригинальный текст «птички». Она начиналась со слов: «Вы имеете право умереть».

– Птицын, конечно же! – воскликнула Майя.

– Это был мой последний долг тезке, – кивнул Гусев. – Никто из гражданских не знает, что «Теорию Сверхнасилия» и основные принципы выбраковки разработал именно Птицын. Думаю, он сам предполагал, что его имя канет в Лету. Но Павел чертовски хотел отомстить тем ублюдкам. И добился этого, правда, несколько экстравагантным способом. А я проследил за тем, чтобы они знали, хотя бы косвенно, кто именно сводит с ними счеты. Когда ваш покорный слуга пришел в АСБ, «птичку» называли по-разному, кто «последним словом», кто «молитвой». И тогда я рассказал парням историю Павла Птицына. Что особенно интересно – мне за это ничего не было.

– Папочка заступился, – ввернул Иван. Он все еще пытался заслониться от истории, которую только что услышал.

– Ты меня с кем-то путаешь, Ваня, – Гусев внешне был безмятежен, но в голове его прорезалась едва заметная щемящая нота. – Мой отец погиб в автомобильной катастрофе за много лет до путча. Даже будь он настолько влиятелен, как ты думаешь…

– Секундочку! – Иван выглядел удивленным. Впервые за весь разговор Гусев всерьез его озадачил. История Птицына Ваню не тронула, похоже, совершенно. – Разве вы не тот Гусев?

– Да я вообще не Гусев, – сказал Гусев.

Иван отчего-то покосился на Валюшка.

– Идите вы на хрен, не Гусев, – посоветовал он. – Идите вы к чертовой матери с вашими байками и вашей бесконечной игрой.

– И пойду, – Гусев встал, Валюшок тоже поднялся. – Спасибо за кофе, Майя. Увидимся еще. А с тобой, Иван, я надеюсь, это у нас была последняя встреча.

– Это что еще значит? – очень тихо спросила Майя. Лицо ее вдруг осунулось.

– Он так ничего и не понял, Майя Захаровна. Он, похоже, вообще не понимает, в какой стране живет. О чем мне с ним разговаривать?

– Гусев!!! – голос Майи сорвался на крик.

– Ты в России, парень, – сказал Гусев. Смотрел он только на Ивана, прямо в глаза. – Подумай об этом на досуге. Вспомни историю этой страны. Постарайся нащупать хоть малейший контакт с ее пульсом. А не получится, так мой тебе совет – вали в свой Израиль и никогда не возвращайся назад.

* * *

– Разве Иван еврей? – спросил Валюшок, когда они с Гусевым уселись в машину, и ведущий расслабленно закурил.

– Почему еврей? – удивился Гусев.