Выхожу один я на рассвете
Шрифт:
– Хари, Рама!
– приветствует он.
– Хари, Сема!
– я затаскиваю его на кухню и усаживаю на табурет.
– Давно не виделись.
– Еще бы!
– Он водружает на стол початую поллитровку.
– У Вована, понимаешь, именины. Ты ушел, а я вдруг вспомнил. Третий год паршивцу! Само собой, решил отпраздновать. Только ты ведь знаешь, дома нельзя. Жена без того пилит. Знаю, говорит, вас поэтов! Вам только и нужно, что одиночество и много-много женщин!
Я как заклинание повторяю про себя словесный ребус. Загадочный каламбур, что в состоянии измыслить только бдительная супруга. Одиночество и много-много женщин... Ну, конечно же!
– Вот и пришлось к тебе топать.
– Удрученно подытоживает Семен.
– Какая разница где пировать, верно?
– Так-то оно так, только у меня, Сема, велосипед сперли.
– Тоже отметим. В смысле, значит, помянем. Дорогой был велосипед?
– Дорожный. Со спидометром. Сам скорость показывал.
– Такой действительно жаль...
– Гость глазами указывает на буфет.
– Готовь стаканы и закуску.
– Стаканы есть, а всей закуски - одна краюха.
Семен мнет краюху пальцами, осторожно пробует на зуб.
– Сколько лет этому кирпичу?
– Он пристукивает краюхой по столу. Звук получается гулким.
Укоризненно качая головой, я декламирую:
– Ты другу за шиворот бросил кусок
Хлеба того, что крестьянин испек,
Того, что рабочий привез на коне,
Что Ленин любить приказал нам вдвойне.
– Кого любить-то?
– Что кого?
– Любить, спрашиваю, кого приказал? Коня или рабочего?
– То же мне, поэт-песенник! Ода чему посвящена? Хлебу. Его и любить.
Семен добродушно гогочет.
– Голь бесталанная! Эх, вы! Туда же - сочинять!..
– Сам ты голь!
– Ладно, шучу. Кто-то дерется за время, а кто-то и за материю, - взгляд Семена чуть затуманивается.
– Первые рискуют проиграть все, вторые вообще никогда не выигрывают.
– В чем же тогда вселенская суть?
– А ни в чем. Живем - и хорошо!.. Давай тяпнем, Тема, за моего Вована - молодого и глупого, растущего несмотря на мировые катаклизмы.
Он откупоривает бутылку, и водка журчит, ядом переливаясь в стаканы.
– Стоп!
– Ору я.
– Куда столько? Мы же не алкоголики.
– А что делать, если закуски нет?
– Есть лед. В холодильнике. Целая куча замечательно холодного льда.
– Ты собрался закусывать льдом?
– Зачем? Бросим в стаканы.
– Стоит ли портить продукт?
Я неуверенно пожимаю плечами.
– То-то!
– Семен качает головой.
– Ладно, тащи что ли молоток или долото какое-нибудь.
– Это для чего?
– Как для чего?
– он указывает на краюху.
– Хлеб твой покрошим, сделаем тюрю. Я не пробовал, но говорят, вкусная штука!
– Я, Сем, к стоматологу еще собирался. Зуб вставлять.
– Тем более. Там анестезин вкалывают, а тебе после тюри и анестезин не понадобится. Помнишь спартанского мальчика? Ему еще лисица печень выгрызала, а он стоял геройски и в ус не дул.
– Ну?
– Вот тебе и ну! Думаешь с каких щей он героем стал? Не с щей, а с тюри!
Аргумент убедительный, и я отправляюсь за молотком.
Глава 12 Пертурбации...
Зуб мне действительно вставляют скоро и без особых хлопот. Простенький пластмассовый, зато быстро. Подружка Людмилы объясняет, что это наследство от прошлого клиента. Тот, видите ли, керамику возжелал, а старый протез им подарил. Вот и пригодился зубчик. Бэу, но вполне стерильный, отдраенный стиральным
порошком и мылом.Из кабинета я выхожу сияющий и довольный, на немой вопрос Семена показываю большой палец.
– Какой ты стал красивый!
– Потрясенный Семен обнимает меня за плечи, умиленно смахивает слезу.
– Ты вышел, я даже сперва не узнал. Постройнел, помолодел...
Тут же в приемной мы припадаем к бутыли, после чего отправляемся ко мне домой. Уже в квартире Семен крутит меня и вертит, без конца прицокивает языком.
– Ай, да врачи! Ай, да кудесники! Ты сейчас прямо как мой Вован. Румяный, стройный...
– Подобревший от водки Семен несет полную околесицу, но мне все равно приятно.
– Знал бы ты, какой он у меня!
– Такой же, как я.
– Что ты! Даже сравнивать нечего!..
– Семен забывчиво фыркает.
– Вовка - это ж богатырь! Менделеев с Ломоносовым в одном лице! Неделю назад бриться пробовал, все щеки изрезал. Как настоящий мужик!
– Молодец!
– А то! Давеча день чьей-то независимости праздновали, так гости с собакой приперлись. Порода еще такая заковыристая. То ли вротвеллер, то ли еще как-то не по-русски зовется. Словом, кинули псине косточку, чтобы не скучала, и за стол. А Вован мой машинки тем временем в комнате соседней катал. Вротвеллер, дурачок такой, косточку подхватил и туда же убрел. Мы пьем, закусываем, шутим себе потихоньку, вдруг слышим рычание. Злобное такое! У меня, Тем, так сердце и обмерло. Вон их сколько кругом собак бешенных - булей да стаффордов. То прохожего сожрут, то конечность откусят. Короче, забегаем в детскую, а там следующая картина: вротвеллер, бычина такая, язык вывалил на грудь и ошалело смотрит на Вована. Тот по-турецки рядом сидит и кость гложет. Здорово, да?
– Семен восторженно хохочет. Я тоже смешливо икаю.
– Как считаешь, можно таким сыном гордиться?
– Ясное дело - можно! Даже если нечем гордиться, все равно чем-нибудь да гордятся. А тут кость отнять - да еще у пса матерого!
– А я что толкую! В самости у нас все герои. Англичане гордятся одноглазым Нельсоном, французы - тоннами пролитой в революцию крови, венгры - самым старинным на континенте метро. Только это все пустое! Ты кость отними. У вротвеллера!
– Да еще в три года!
– Два!
– Семен трясет растопыренными пальцами.
– Тогда еще два было!
– Тем более!
– Во!.. Ты, Тем, меня понимаешь. Ты тоже из наших!..
Мы разбрасываем руки, чтобы обняться, но в эту минуту трезвонит телефон.
– Если моя, то меня нет.
– Шепчет Семен.
– Будь спок, - я, покачиваясь, иду к телефону.
Но это не жена Семы, это его величество Келарь.
– Здорово, - приветствует он и сопит в трубку. Я снова икаю, и он принимает это за смешок.
– Весело, да?
– Не очень...
– Короче, с гаражами у тебя получилось, признаю. Только ведь это... Отвечать придется, как думаешь?
Я мало что понимаю из его слов, но на всякий случай оправдываюсь.
– Три дня еще не истекли. Я сразу говорил...
– Ты мне луну не крути!
– Взрывается он.
– Кто тачку мою спалил! Не ты ли? А охранников кто отдуплил!?
Я мычу неразборчивое. Сказать абсолютно нечего.
– Главный нагляк, что ты без предъявы на сцену вышел! Кто же так дела делает?
Он снова некоторое время сопит, а в мозгах моих происходит некоторое просветление. Петя! Разумеется, это наш доблестный сержант. Кого-то там отдуплил и где-то там нахулиганил.