Выхожу один я на рассвете
Шрифт:
В ту же ночь Семен проблеял мне свой первый песенный шедевр, который позднее я раз сто или двести слышал по радио.
"Шел с пустыни мул, шел с пустыни мул,
В наш зашел аул, в наш зашел аул.
Я к нему бреду, я к нему бреду,
Словно бы в бреду, словно бы в бреду.
Видно, не судьба, видно, не судьба,
Знать, без вкуса ты, знать, без вкуса ты,
Видно, на мула, видно, на мула
Засмотрелся ты, засмотрелся ты!.."
И так далее, в том же духе. В чем-то Семен оказался пророком. Песню у него сходу купила какая-то столичная студия, чуть подкорректировав,
– Тип-топ-модели!
– Снова фыркает Семен и накрывает журналом лужицу разлитого кофе.
– Этак и я могу себя под Ален Делона подравнять. Куда катимся, Тема?
– Все туда же. Кстати, я ведь снова денег пришел просить.
– Сколько?
– жестом Рокфеллера Сема запускает руку в карман.
– Три тысячи американских фантиков.
Семина рука столь же вальяжно выныривает обратно. Разумеется, пустая.
– Я думал, тебе на метро...
Все яснее ясного. Денег у поэта-песенника нет. Ни трех тысяч долларов, ни даже трех червонцев. А то, что было с утра, он успел пустить в оборот. Это чувствуется по блеску его глаз, по амбре, чесночными волнами идущими от его дыхания. Даже коньяк Сема закусывает истинно по-русски - огурцами, холодцом и чесноком.
– А клип? Ты же говорил, тебе должны были что-то за клип.
– Напоминаю я.
– Увы... Не поняли и не оценили. Заказчик оказался форменным ослом. Сказал, что такую лабуду он сам бы снял, представляешь?
– Значит, прокол?
– Почему прокол? Нам же процесс был важен. А деньги что? Бумага!..
– Семен крутит в воздухе прокурорским пальцем.
– Знаешь, Тема, когда-нибудь я все-таки брошу пить. Может быть, даже завтра. Талант, конечно, зачахнет, зато здоровье сберегу.
– Здоровье?
– Я трогаю лоб друга, однако лоб у Семы вполне нормальный - чуть склизкий от пота, энергично пульсирующий нетрезвыми мыслями. Тем не менее, сумбурная речь поэта наводит на подозрения.
– Что стряслось, Сема? Не таись, я же твой друг. Мне любопытно.
– А-а...
– Он машет крупной рукой и наконец решается.
– Я вчера, после нашей встречи к поэту одному завернул. Посидели, само собой, приняли малость. Не чай же пить! Потом по улице шли, он на трибуну к Ленину забрался, стихи стал читать. Словом, его в милицию забрали, а я свидетелем прикинулся, улизнул. После домой добрался - и бултых на диван. Все чинно, солидно, без извержений. А вечером жена пришла.
– Ну и что?
– Как что? Она же подруг привела. Гальку и Светку.
– Подумаешь, подруг! Дальше-то что?
Лицо Семы искажает досадливая гримаса. Ему не нравится моя недогадливость.
– Я же спал!
– Ну?
– А Вовчик мой, ему, ты знаешь, трех еще нет, - он не спал.
Меня уже разрывает от нетерпения.
– С Вовкой что-нибудь стряслось?
– Да нет... Он, понимаешь, в штаны навалил. Хорошо так постарался. Двое суток в горшок не ходил, а тут съел какую-то кочерыжку, его и пронесло. Взял и перевыполнил все одним махом.
– А ты?
– А я сплю между тем. Как ангел. Вовчик,
значит, поканючил какое-то время, потом штаны с себя стянул, начал играть с какашками. В грузовичок их сперва нагрузил, стал по комнатам развозить. Во все углы по одной аккуратной кучке. Умный парнишка, ты же его знаешь. Потом ко мне подрулил, а я по-прежнему пузом вверх. Он ко мне залез и весь грузовик мне на физиономию.– Ну?
– Что ну? Ты ведь в курсе, какой у меня сон. Я в таком состоянии ничего не чувствую. В прорубь можно опустить и вынуть - не замечу. Короче, так измазанным и проспал.
– А Вовка?
– Он тоже рядом прикорнул. Сын все-таки. Вечером звонок, я вскакиваю - и к дверям. Еще, блин, подумал, что лицо какое-то деревянное. Оно же там засохло все. Взял и открыл, как дурак... Ты зря ржешь. Знаешь, что с Галкой стряслось! Она же помешана на всяких спилбергах-хичкоках, видаки про чудовищ запоем смотрит. Так завизжала, что мне плохо стало. Жена за сердце схватилась, Светка одна на ногах устояла. И то, потому что близорукая, очки вовремя сняла... Вот ты икаешь, заходишься, а так оно между прочим все и было.
– Тебя хоть не побили?
– Разве они это умеют?
Я невольно поглаживаю правую щеку.
– Иногда умеют.
– Нет, эти темные. Дали раза три по шее и в ванну загнали. Главное, Вовке ничего, а мне втык. Вроде как я один виноват.
– Семен растерянно дергает себя за ухо, с ожесточением скребет небритую челюсть.
– Между тем, я так думаю, это с каждым может случиться. Не веришь? Вот будет у тебя сын, попомнишь мои слова.
– У меня, Сем, не сын, у меня - хуже. Рекитиры обложили.
– Тебя?
– Меня. Потому и денег пришел просить. Муж одной подруги чуть не застукал на адюльтере.
– На ком, на ком?
– Не изгаляйся, мне не до шуток.
– Ладно... Чей муж-то? Людкин, что ли?
– Да нет, Риткин...
– Я коротко посвящаю Семена в свою нехитрую историю. Он сумрачно слушает и почесывается. Желтые ногти не пропускают ни единого места. Семен называет это творческим зудом. Чем больше, значит, зудит, тем более мощный у человека потенциал. А если ничего не чешется и голова не болит, так это зряшное существование. Пустоцвет и все такое.
– Да, Тема... Крыша тебе нужна, - наконец изрекает Семен. Крепкий надежный шифер.
– Где же его взять?
– Взять-то несложно, только и отдавать придется. Можно, конечно, позвать Мишу-Вампира, только ему обязательно группу крови нужно знать. Что попало он, гад, не сосет. Какая там кровь у Риткиного мужа?
– Откуда же мне знать?
– То-то и оно. Опять же, Мишка оплаты потребует.
– Кровью?
– Чем же еще! Если резус-фактор положительный, то пять литров, а отрицательный - и поллитра хватит.
– У меня столько не наберется.
– Не в этом дело. Я бы помог, если что. У меня, знаешь, какая кровь! Эх, Тема, такую кровь, как у меня, даже в Голливуде не найдешь!.. Другое плохо. Ненадежный Мишка партнер. Все больше по женщинам работает. Говорит, у них слаще.
– Врет, наверное?
– Конечно, врет! Как это слаще! От шоколадок, что ли?.. Семен на минуту задумывается. Наконец, очнувшись, бедово встряхивает головой.
– Ладно, Тема, не все потеряно!
– Что-нибудь родил?