Вынуждающие обстоятельства

Впрочем, один момент мне все еще досаждал. Наличие шерсти заставляло меня чувствовать жару. Мне, привыкшему к ощущению голого тела за прошедшие двадцать лет жизни, было нелегко свыкнуться с тем, что сейчас я мохнат. Впрочем, через некоторое время кожа привыкла к ощущению меха, и я перестал обращать внимания на тактильные и термические свойства шерсти. Хождение на пальцах тоже постепенно стало привычным и стало вполне удобным, не причиняя дискомфорта.

Я оглянулся в поисках чехла с гитарой. Он тоже наличествовал, но лежал слегка в стороне. Я открыл чехол и оглядел гитару. С ней вроде бы ничего не произошло. Хотя, я нечасто держал в руках гитару Мишки, чтобы быть уверенным полностью.

После того, как эйфория от новых ощущений в смеси с печалью от гибели Мишки рассеялись, я задумался. Так все-таки, где я оказался?

Я огляделся. Вокруг был все тот же летний лес, в котором я очнулся. Глаза видели знакомые дубы, ели, сосны. Но, при этом, рядом росли незнакомые мне лиственные деревья. К сожалению, мои познания в ботанике всегда были ограничены, поэтому, возможно, я просто не знал названий этих деревьев, и они были вполне обычными, земными.

Неожиданно на меня накатила жажда. Я посмотрел вокруг себя. На мгновение мне показалось, что между деревьев блеснула полоска воды. Приглядевшись, я увидел, что был прав: проглядывала какая-то река. Вздохнув, я пошел сквозь лес к воде.

Несмотря на то, что мои новые волчьи лапы были, по сути, голыми (я имел в виду отсутствие обуви), идти по веткам и листьям было мягко и не колко. Впрочем, я перестал обращать внимание на этот факт. Больше я был озабочен тем, как пройти сквозь ветки деревьев, которые росли густо на моем пути. Особенно было тяжело продираться сквозь ели и сосны, которые росли особенно густо и норовили урвать кусок куртки или футболки.

Через некоторое время я все-таки вышел из леса. Как я и ожидал, рядом протекала река. Только теперь я мог оценить во всей красе небо надо мной, не загороженное кронами деревьев. Солнце определенно наличествовало и ничем не отличалось от того, что я видел на Земле. Оно было в дневном положении и находилось примерно под тем же углом к земле, что и в наших умеренных широтах. А вот облака были не белого, а телесно-кремового цвета, который, впрочем, нисколько не раздражал восприятие и смотрелся вполне нормально. Небо было таким же голубым, как и на Земле.

Оглянувшись вокруг и убедившись, что никого рядом нет, я посмотрел в воду. Речная гладь показывала голову волка с серо-голубыми глазами, стоячими ушками и серо-серебряной шерстью гривой, которая, наверное, символизировала волосы. Морда в итоге получилась неожиданно очень добродушной и симпатичной.

Перестав корчить своему отражению рожицы, я вволю напился воды, утоляя столь неожиданно накатившую в лесу жажду. Вода была очень вкусной и кристально чистой. Если я был и на Земле, то явно вдали от населенных пунктов, ибо такую вкусную воду я пил только в деревне у моей бабушки, которая жила в пятидесяти километрах от Москвы.

Мысль о бабушке вогнала меня в печаль. Она ведь осталась моей единственной живой родственницей. Буквально за неделю до того, что произошло, я посещал ее в деревне. И обещал ей приехать через неделю. Жаль, что я не смог выполнить обещание. Все это осложнялось тем, что бабуля не отличалась богатырским здоровьем, и в случае чего ей было некому помочь, кроме соседей, которые были в основном дачниками и не жили в деревне круглый год, в отличие от нее. Дедушки не было в живых уже десять лет, и бабушка жила тихой жизнью, изредка приезжая к нам в город, предпочитая в основном оставаться у себя в домике, где она счастливо прожила с дедушкой почти пятьдесят лет.

По моей мохнатой морде прокатилась слеза и упала в реку, распространяя во все стороны круги, которые быстро гасились об берег, густо поросший травой. Я поглядел в реку и снова увидел свое отражение, которое было подернуто рябью из-за упавшей слезы. Моя морда сейчас была печальной и очень задумчивой. Я поймал себя на мысли, что слишком пристально вглядываюсь в свое отражение. Нарциссизмом я никогда не страдал, но сейчас я не мог оторваться от своего отражения. Что-то в моей морде было такое… притягательное.

Я поднялся на лапы и снова оглянулся вокруг себя. Никого не было видно. Лес на противоположном берегу реки был не таким густым, как позади меня. Вспомнив народную мудрость о том, что, идя вдоль реки, можно выйти к человеческому жилью, я решил пойти по течению. Правда, я поймал себя на мысли, что слово «человеческое» подходило ситуации меньше всего. Почему-то я был уверен в том, что мне на пути будут встречаться именно фурри, а не люди.

Я повернулся направо, в ту сторону, куда река спокойно и неторопливо несла свои воды. Поправив за плечом чехол с гитарой, я потопал вдоль реки.

Шел я достаточно долго. По моим часам прошло всего десять минут. Значит, в этом мире прошло около двух часов. Получается, я протопал километров пятнадцать.

Пейзаж начал порядком надоедать. Было такое ощущение, что я двигался только номинально, при этом оставаясь на месте. Лес оставался абсолютно таким же и на моем берегу реки, и на противоположном. Внутренне я понимал, что это не так, но однообразие так шутило со мной.

Вдруг, словно в ответ на мои мольбы, впереди послышались голоса. Я сразу замедлил шаг, не желая раньше времени показываться на глаза говорящим. Голоса становились все более различимыми. На всякий случай я отошел поближе к лесу, готовый в случае чего спрятаться за каким-нибудь толстым деревом.

Еще через пару минут я встретил первых обитателей этого мира. Как я и предполагал, я встретил не людей, а фурри. Мне попались две девушки (надеюсь, я могу так сказать о молодых фурри-самочках): рыжая лисичка с черными лапками и рыже-бело-черным пышным хвостом и припадающая на правую лапу рысь с пятнистой шерсткой и кисточками на ушах. Обе они были одеты в простые платья, которые я видел только на сельских жительницах на картинах примерно так восемнадцатого века. Рядом с ними стояли две корзины, наполненные мокрым бельем.

Я пригляделся к ним внимательнее. Если рассматривать их как фурри, то выглядели они анатомически хрестоматийно: грудь, как у человеческих женщин, покатые формы, округлые бедра и нежные черты мордочек. Так же, как и полагалось фурри-самочкам, они обладали настоящими человеческими волосами: лисичка оказалась брюнеткой с прямыми волосами до лопаток, а рысь была блондинкой с крупными локонами, которые, впрочем, шли только до плеч.

Они о чем-то разговаривали. Прислушавшись, я различил их речь, спрятавшись за широким дубом:

– Раста, ты уже закончила?

Рысь, которую назвали Растой, кивнула:

– Я думаю да, Аскольдина. Судя по твоей корзинке, ты тоже?

– Ты права, остроухая.

Раста усмехнулась:

– Ладно, пойдем в деревню. Еще надо кучу всего по хозяйству переделать.

Аскольдина подхватила обе корзины:

– Раста, тебе будет тяжеловато нести корзину с твоей больной лапкой. Давай отнесу.

Рысь потерла больную лапу:

– Да скоро перестанет болеть. Заодно и будет мне урок: не лазить ночью в подпол без свечи. А то тогда уже не лапу ушибу, а голову. Но за помощь спасибо, Дин.