Вышел месяц из тумана

— Канцер? — Аня оборачивается ко мне: — Рак?

— Значит, мужчина не в курсе?

— У кого рак? — не понимает Аня.

— Анна Филипповна, вы сами сказали, что он — свой.

— Да. У меня от него нет секретов. Я прошу вас быть… Хватит кишки мотать!

— Вы хотите сказать, что вас не облучали?

— Меня?!

— Лодочка мне все плечо обрыдал.

— Она сумасшедшая! — Аня берет меня под руку и не понимает, куда увести, и ждет, что это сделаю я.

— Я думаю, вам следует уйти! — объявляет вдруг Лидия. — Девушку явно смущает ваше присутствие.

— Мы уйдем вместе и сделаем это сейчас! — Аня чуть тесней прижимается ко мне, и только.

— Так и не узнав самого главного? — Ее желтые глаза, ерзающие на висках, не всегда смотрят в одну точку, очевидно, тем и завораживая.

— Я патологически здорова! — кричит Аня.

— Лодочка тоже был патологически здоров, но его-то это не устраивало.

— Что значит был? — я.

— Вы не все знаете! — Аня.

— Мы писали с ним роман «Скажи смерти да» — в понедельник нечетную страницу приносил на работу он, во вторник четную — я. И так далее. Месяца полтора резвились. Да, что-то около сорока страниц наваяли. Теперь вот бережно храню. Мы оба с ним знали, что уйдем из жизни тогда, когда сами этого захотим. Мы ведь ни в чем не свободны: мы не выбираем ни родителей, ни детей, ни место рождения, ни его время… Мы в силах лишь выбрать способ и час своего ухода! О способе и часе мы с Лодочкой часто спорили. Я говорила ему: «Лодочка, он же — Харон! Я хочу, чтобы ты перевез меня туда. Сделаем это вместе, не делай этого без меня!» Старость — ведь это так неприлично. Все неэстетичное неприлично. Анна! Вы помните фреску?

— Фреску?..

— После вашего скоропостижного отбытия из наших широт он привел меня в комнату, в которой вы чуть менее года проживали. Не понимаю, как можно было уехать от этой стены, расписанной ради вас. Вы ничего не поняли!

— Извините, я и сейчас мало что понимаю.

— Лодочка всегда говорил, что предпочитает уход через повешение. Он говорил, что это мужественно и надежно.

У Ани подрагивают губы:

— Вы… вы все это выдумали.

— Детуся, вы помните фреску, спросила я вас! Вы хорошо ее помните? Включая и правый нижний угол, который вы заставили тумбочкой с фикусенком, — вы помните?

— Да, — Аня пробует пожать плечами, но выходит лишь легкое подергивание. — Висел там один какой-то на собственном галстуке и этим меня раздражал.

— Наши искренние извинения! — Лидия отвешивает поклон. Черный зазор между ее и нашим вагонами, кажется, чуть увеличился. Впрочем, скорее, это лишь кажется.

— Вы делали аборт под общим наркозом? — спрашивает Аня.

— Да. Я не переношу боли.

— Вам, значит, известен способ безболезненного ухода? — и бедная моя девочка пробует улыбнуться.

— Последняя боль не в счет. Она должна быть ослепительно мгновенной! Горные лыжи. А если не они — окно.

— На горных лыжах можно только покалечиться, — я должен дать Ане передышку. — Лидия, это — риск!

— Я знаю один склон на Домбае. Он не обманет.

— Это знание придает вашей жизни особый вкус?

Мой вопрос ее умиляет:

— Это знание делает мою жизнь жизнью. А смерть — смертью. Иначе путешествие от небытия к небытию было бы едва ли отличимо от самого небытия.

— И Всеволод разделяет ваши мысли?

— Да никогда! — ярится Аня. — Ни сном, ни духом!

— Мысли? — Лидия обхватывает плечи, ей нравится покачиваться перед нами желто-черной змеей. — Он просто знает, что это однажды случится. Что однажды он обязательно сделает это. На нашем с ним языке это называется окно.

— Но почему? — я слышу и свой голос, и Анин.

— После моего последнего разговора с ним я сказала Семену: берегите Всеволода! Мы до утра сидели с Лодочкой в его мастерской, а потом я сказала Семену то, что сказала. Уж поверьте, у меня были на то основания.

— Почему загадками?! — Аня вскидывает подбородок. — Почему так надменно?

— Вы, очевидно, никогда не задумывались над этимологией этого слова. Над-менно — над чем? Вслушайтесь: над меной! Мы выше всех этих взаимовыгодных мен: свободы на здравый смысл, жизни на долголетие. Потому так надменно!

— Я поняла! Севка сказал вам про то, что меня облучали, разнюнился, после чего сразу стал приставать, да? Признайтесь!

— Он вам рассказывал? — левый глаз Лидии дрейфует к виску, замер. — Значит, он все вам рассказывал?!

Аня молчит.

— Мы тогда с ним весь вечер процеловались. В самый первый и последний раз в жизни. Этого мне никогда не забыть. Но это все, ничего большего не было! Если уж он вам рассказывал, вы, значит, в курсе.

— Нет, он мне не рассказывал. Я догадалась. У Всеволода самого ведь… Ну, в общем, он болен, и болен серьезно. И рак мой он выдумал, чтобы…— пальцами Аня перебирает воздух, а теперь вот — прядку у виска. — Ему так, я думаю, легче.

— Он сам вам сказал, что он болен?

— Сам.

— Чем, интересно? — глаз Лидии, оживившись, дрейфует обратно.

— Но это не вопрос. Я не имею права…

— Дело в том, что он проходит ежегодную диспансеризацию, телевизионщикам это положено, у моей ближайшей подруги. И я точно знаю, что он практически здоров! — Лидия кивает. — Да. Да. Все дело в том, что он готовит вас! Он не хочет, чтобы окно, чтобы весть об окне вас застала врасплох!

Анин крик:

— У него туберкулез костей!

— У него?! Детусик, милый! Туберкулез костей у моей Ники, у девочки моей, которая и держит меня на этом свете всеми своими распухшими суставчиками. Я-то знаю, что это такое!

Достаю зажигалку. Так просто. Ее пламя испуганно жмется к руке.

— В нашу последнюю встречу Лодочка мне объявил, что отплытие скоро, пора! И потому он напишет сейчас, может, пять, может, семь гениальных картин: «Я их вижу во сне. Я все время их вижу! Я боюсь не успеть!» И тогда я встала перед ним на колени и просила не отдавать без меня швартовы.

— Он никогда не любил Достоевского, — сердится Аня.

— Он и меня никогда не любил. Он любил вас, приговоренную к жизни. А приговоренный к жизни никогда не поймет приговоренного к смерти.

— Да вы просто мстите ему за то, что он вас целовал, а вот — не любил! Мстите либо этой фантасмагорической ложью, либо втягивая его в свои безумные игры! — Аня пытается высвободить руку, но я ее крепко держу. — Отпусти.

Ну уж нет.

— Отпусти, я сказала!

— Аня, Лидия, милые дамы! Нам всем вместе бы надо подумать о том, что к чему и не вашей ли, Лидочка, будет очередная глава…— (Аня дергает руку и мешает сказать мне точней) — и как выбраться нам вот из этой!..

— Зачем? Нам и здесь хорошо, — Аня вдруг затихает.