Выстрел на окраине

Исщипанный и зацелованный мокрыми липкими губами, Заикин выскочил из машины у своего дома; вышедший попрощаться с ним молодой человек энергично стиснул Юрию руку:

— Ну, будем знакомы — Федор Заремба!..

На следующий день, после работы, Юрий отправился на улицу Фрунзе.

Открывшая ему глухая старушка с тусклыми, ничего не выражающими глазами ввела его в полутемный коридор, молча ткнула пальцем в прикрытую дверь. Заикин нетерпеливо открыл ее, оказался в просторной светлой комнате. Сидевший спиной к нему Заремба что-то быстро убрал со стола, недовольно оглянулся:

— Когда входишь, нужно опрашивать разрешения.

И, заметив, как паренек смутился, озадаченный таким приемом, подобрел:

— Ладно, входи, присаживайся. Ну, как после вчерашнего?

Начался непринужденный разговор; подбадриваемый улыбчивыми черными глазами, Заикин в первые же пять минут доверчиво выложил всю свою коротенькую биографию, основными вехами которой были смерть отца на фронте, школа ФЗО и работа на заводе. В свою очередь он кое-что узнал и о Зарембе. Правда, это кое-что, если говорить всерьез, свелось к одному — Федор Заремба работал слесарем на электростанции. Сообщенная небрежным тоном весть эта поразила Заикина. В его представлении высокий красивый Заремба, одетый вчера с иголочки, а сегодня прохаживающийся в шелковой пижаме, мог быть кем угодно, но только не слесарем. Все знакомые заводские ребята одевались чисто, но скромнее, без какого-то выделяющего Зарембу щегольства, ни у кого из них не было и пижам. Удивление это подогревалось тем, что непривычно для Заикина выглядела и комната, в которой он сидел на гнутом венском стуле. В углу стоял дорогой радиоприемник, на полу лежал хороший пушистый ковер, кровать, словно у девушки, была занавешена легким прозрачным пологом. Обстановку дополняли письменный стол у окна, две картины в рамках и этажерка с книгами. Юрий и сам неплохо зарабатывал, всю жизнь работала его мать, а прежде — и отец-токарь, но жили они куда проще. Невольно возник вопрос: на что же так живет Заремба, если он в самом деле работает слесарем на электростанции? Но вместо того чтобы спросить об этом, Заикин коротко восхитился:

— Красиво живешь!

Тогда-то он и услышал фразу, которой впоследствии не раз глушил укоры собственной совести.

— Э, парень! — повел черными цыганскими глазами Заремба. Уметь надо. Жизнь коротенькая, как распашонка, и прожить ее нужно поинтереснее! — Заремба усмехнулся: — Читал «Как закалялась сталь»?

Заикин хорошо помнил эту книгу, когда-то поразившую его воображение, смутно помнил и крылатые слова Павки Корчагина.

— Там по-другому, не так.

— По-другому, а смысл один, — снисходительно пояснил Заремба. — На аккордеоне играешь?

— Нет!

Заремба вынес из-за полога аккордеон, ослепивший перламутром, склонил на плечо голову и заиграл что-то красивое и протяжное.

Юрий смотрел на своего нового приятеля преданными и восхищенными глазами — вот какой человек!

С этого дня Заикин зачастил на улицу Фрунзе, проделывая длинный путь с одного конца города на другой. Впрочем, ради дружбы с Федором, который был старше его на восемь лет, Юрий был готов на все, что угодно, не подозревая, конечно, что его новый приятель как раз и воспитывает в нем такую готовность. Заремба относился к нему приветливо, чуть-чуть иронически-снисходительно отвечая на его восторженную привязанность и неизменно сохраняя между собой и пареньком известную дистанцию. Во всяком случае, через полмесяца почти ежедневных встреч Юрий знал о Зарембе так же мало, как и в день их первого знакомства на дому.

Впрочем, это было не совсем так. Заикин знал уже, что каждый раз открывавшая ему глухая старушка была теткой Федора; жила она в соседней каморке и, открыв дверь, сразу же исчезала в темном углу коридора. Юрию иногда она казалась выжившей из ума: ни единого слова, тусклые глаза, оживлявшиеся лишь тогда, когда племянник в редких случаях обращался к ней. Не замечая никого, кто приходил к нему, в том числе и Заикина, словно они были бестелесными тенями, которым по нелепой необходимости, приходилось открывать, глухая, встречаясь взглядом с Федором, начинала как-то смешно, словно овечка, светиться. Кажется, она боготворила его. Юрий, не зная этого слова, по-мальчишески чутко угадывал это и полностью одобрял.

Изредка Заикин заставал у Зарембы его товарищей; обычно с его приходом они уходили. Что связывало Федора с ними, Юрий не знал. Он пытался выяснить, кто они такие. Заремба невозмутимо отвечал:

— Тебе-то что? Такие же, как ты, как их звать — знаешь, а еще чего?

Имена их Юрий знал и, хотя ни один из них не сделал, даже не сказал ему ничего плохого, тем не менее, недолюбливал их всех троих — возможно, к этому примешивалась мальчишеская ревность. Особенно не нравился Заикину Белыш — безбровый парень, с поразительной легкостью добавлявший к каждому сказанному слову грязное ругательство. Заремба сам никогда не ругался, часто одергивал Белыша и этим располагал к себе Заикина еще больше.

После нескольких посещений Юрий убедился, наконец, что Заремба действительно работает слесарем. Раза два он приходил раньше, чем успевал вернуться с работы Федор, и принимался ждать его, листая приключенческие книжки, которыми была заполнена этажерка. Приходил Федор, снимал синюю, с масляными пятнами, спецовку, уносил ее куда-то в темень коридора, шумно умывался и входил в комнату переоблаченный в шелковую пижаму, попахивающий холодком тройного одеколона.

Так, несмотря на кажущуюся близость, Заремба продолжал оставаться в глазах Заикина необыкновенным, загадочным человеком; последовавшие за этим события только утвердили такое впечатление.

Однажды Юрия просто не впустили к Зарембе.

Стоя на крыльце и загораживая собою проход, тетка, словно заводная кукла, качала головой; потом, так же молча, вроде не знала ни одного слова, захлопнула дверь.

Заикин послал глухой вдогонку сердитый взгляд, и тут ему почудилось, что занавеска на окне Федора дрогнула. Или показалось?.. Мучаясь обидной подозрительностью и ревностью, понося в душе Белыша и двух его дружков, отнимавших у него Зарембу, Юрий ушел.

На следующий день Федор встретил его, как обычно, приветливо. На вопрос, где вчера был, отмахнулся — занят, конечно! — и весело хлопнул паренька по плечу:

— Телок, гуляем сегодня!

В ту ночь Юрий Заикин впервые не ночевал дома.

Гуляли сначала в ресторане аэропорта; после двенадцати, набрав вина и закусок, догуливали на квартире. Были только Заремба с Заикиным и двое девчат, уже знакомых по первой встрече. Белыш и его компания, к удовольствию Заикина, гуляли где-то отдельно. Об этом он услышал от Зарембы, когда тот, чокаясь, бросил несколько слов захмелевшей Нинке. Вторую девушку звали Люсей. Кивнув на нее, Федор бесцеремонно сказал:

— Это твоя.

Впрочем, никакого смущения Заикин уже не чувствовал. Пили много, часто, от вина и вызывающих прикосновений Люськи он быстро захмелел, поминутно вскакивал и пытался плясать.

Много пил и Заремба, но, кажется, совершенно не пьянел. Побледнев, уронив на аккордеон голову, он играл грустные вальсы, ноздри его тонкого, с хищной горбинкой носа нервно раздувались.

Закончилась попойка внезапно и необычно.

Отшвырнув всхлипнувший аккордеон, Заремба легко, словно он и не пил вовсе, встал, громко стукнул в ладоши.

— Шабаш!

Еще через секунду на ковер полетели подушка и одеяло, свет погас, и Заикин, уже плохо соображая, что он делает, очутился в жарких объятиях вздрагивающей Люськи...

Утром, когда Заремба разбудил его, в комнате никого, кроме них двоих, не было, стол был прибран, а сам Заремба, свежевыбритый, одетый в рабочий костюм, толкал его ногой.

— Вставай, восьмой час...

Голова у Заикина раскалывалась от боли, ныло тело, нехорошо было в пересохшем рту.

— Голова болит?