Выстрел в Опере
Шрифт:
И ныне, уткнувшись носом в самый киевский в мире роман, жадно глотая строки, абзацы, страницы, чувствуя, как скрипит снег у нее на зубах, Маша искала ответ на вопрос: «Что не так?»
Она сделала все так, как сказал ей Город!
Город, чье звание Миша Булгаков писал с большой буквы.
Как многоярусные соты, дымился, и шумел, и жил Город…
Их Город жил.
Весы выровнялись.
Люди, о смерти которых повествовала «Белая гвардия», — выжили.
Катя разорит Гинсбурга и Шанцлера… Но ведь это малое зло, не самая страшная изнанка большого добра?
О чем же тогда говорила Наследница?
«Или
Но если признать, что зло — необходимая часть добра, следовало признать и революцию, и пятьдесят миллионов убитых, и голод 33-го…
Но существует ли на свете добро, способное искупить это зло?
И существует ли на свете зло, способное низвести их добро?
И кто такой Иоганн?
Маша отложила книгу. Подошла к окну. Больше-не-Киевица прислонила лоб к ледяному стеклу.
Когда-то давно-давно, желая помочь, Город повторял ей: «Владимир, Владимир…» — имя преследовало ее.
Теперь Киев говорил ей: «Зима, зима…»
Зимы шли за ней по пятам. Она шла через зимы.
Зимним 1894 время поскользнулось и упало в 1918, и вывихнуло сустав. Зимним 1895 Киевица отказалась от Города, сделав Киев бездетным.
(«Предсказываю: очень скоро вы закончите, как она!»)
И то и дело падал мелкий снег. И «отсвет рождества чувствовался на снежных улицах». И Даша обещалась прийти гадать в Навечерье Христово.
Зима…
* * *Д-з-з-з-з-з-з-зи!
Звонок был слишком требовательным даже для Землепотрясной.
— Замерзла, — пояснила она причину своего нетерпения.
— Ты в юбке?!
Выглядела нонче Изида, прямо скажем, не по-инфернальному.
Дашина голова была закутана в теплый платок, туловище тонуло в безразмерном тулупе, руки — в громоздких варежках. А все это в целом было столь основательно припорошено снегом, что больше всего звезда напоминала гибрид снежной бабы и огородного пугала.
— Пурга там, — просипела она. — Мой «примус» проехать не может. Пешком шла. Вот и оделась, как типа порядочная. Прими-ка! — Стряхнув заледенелые варежки на пол, Чуб распахнула тулуп.
К Дашиной объемной груди прижималась рыжая Пуфик.
— Бонжурь-ь! [41] — светски мяукнула та.
— Ты ее сюда принесла? — оторопела Ковалева. — Как ты могла?!
Круглая кошатина спрыгнула, брезгливо тряхнула передней лапой, демонстрируя свое отношение к осыпавшемуся с хозяйки мокрому снегу, и задрав хвост, потрусила в гостиную.
41
Бонжур (фр. bonjour) — здравствуйте.
— А че такое? — «Кошачья мама» заскакала на месте, стряхивая с себя остатки пурги. — Че мне, дочечку на праздник одну оставлять? Она и так, бедная, мается. Привыкла жить в кошачьей компании. А теперь все одна да одна.
Беспечность Даши Чуб не знала границ.
— Как ты могла взять ее в Прошлое? Изида — Хранительница Башни!
— Кто это сказал? — Сгрузив тулуп на руки подруги, гостья задрала «приличную» юбку.
— Это закон.
— А для кого он писан? Для ведьм и Киевиц.
А мы больше не ведьмы и не Киевицы. — Под юбкой обнаружились джинсы, заправленные в Дашины любимые ботинки «как у Джонни Деппа». — Такая холодина! Не знаю во-още, как женщины тут в одних панталонах и чулочках своих выживают. У них же ничего больше под юбками нет! По логике, за одну такую вот зиму все телки должны были вымереть подчистую, как мамонты. А им хоть бы хны, бегают себе с голым задом. До чего же мы, бабы, живучие!Певица расшнуровала ботинки. Сняла юбку. Повесила на вешалку в виде оленьих рогов и, перевоплотившись во вполне современную барышню в джинсах, теплых носках и вязаном свитере, направилась прямиком к горячей изразцовой печи.
— А где Катины коробки? Забрала наконец? — (Когда речь шла о Е. М. Дображанской, Даша не нуждалась в ответах.) — Тогда ясно, чего в них было. Ты в ее новом кинотеатре была? Она там фильмы показывает. В Прошлом невиданные. Не «Матрицу», конечно. «Подводный мир» там всякий — акулы, осьминоги, киты. Извержение вулкана, цунами. А все в таком шоке, будто увидели «Звездные войны». На Крещатике очереди стоят.
— Правда?
— Ну ты даешь! — развернулась Землепотрясная. — В нашем времени не жила, лишь о Прошлом мечтала. Поселилась в Прошлом — так ты и тут не живешь! Дома сидишь! И че мне с тобой делать?
— Мне плохо что-то последнее время, — оправдалась домоседка. — Хожу вроде нормально. А сил нет. Слабость какая-то. Я все больше лежу…
— Ясный хрен, ты ж беременная! Тем более тебе надо чаще гулять! — отчитала подругу певица. — Ты хоть знаешь, что в Катю генерал-губернатор влюбился?
— Нет.
— А это все знают! — с упреком молвила Чуб. — Про нее теперь больше, чем про меня, говорят. Какие у нее шляпы, какое на ней платье на премьере в оперном было. Она теперь первая красавица Киева, — ее иначе, чем самой завидной невестой не называют. — Певица прижала щеку к изразцу. — А я наверняка в старых девах останусь. У Кати — мой Митя. Даже у тебя есть Мир. А у меня один Лелик Брехов. И то он в меня не влюблен. Он просто веселый, и делать ему нечего. В общем, полное merde… Пуфик меня французскому учит. Но у нее жуткий кошачий акцент. Люди смеются.
— May! — Рыжая кошка резво вскарабкалась по джинсам на руки к «маме».
— Вот, — заключила та, — одна она меня любит. И еще Котик Полинька. А больше никто.
— У тебя есть еще котик?
— Ладно, не будем о грустном. И без того выть хочется.
— Ладно. — Маша так и не поняла, почему подруга окрестила кота женским именем.
— А хочешь, я прочту тебе стихи, которые я про дочечку мою написала? — предприняла Чуб попытку прорваться на свет из своей меланхолии. И, не дожидаясь согласия, продекламировала, страстно стараясь развеселиться.
Это что за бегемотик Тащит толстенький животик Поскорее на подушку, Чтоб согнать свою подружку? Это Пуфик, наша крошка — Перекормлена немножко!— Здорово! — искренне похвалила Маша.
— А другим так не кажется, — вызывающе возразила ей авторица. — Я недавно в одной кофейне была. Знаешь, там поэты, художники всякие собираются… Так они меня на смех подняли. Я им в пику прочитала стихотворение Земфиры. А они сказали: «Отстой».