Выстрел в Опере
Шрифт:
— Прекрасно, на книжке! Че тут у нас? Ясный перец, Булгаков. А че, Булгаков для гадания самое то! Давай узнаем, что меня ждет в ближайшее время? Строка, страница… — загадала певица.
— Ты, старая ведьма, если когда-нибудь еще поднимешь чужую вещь, в милицию ее сдавай, а за пазуху не прячь!
Чувствуя в голове звон и суматоху от всех этих происшествий на лестнице, Аннушка еще долго…
— ответила книга на Дашин вопрос Дашиным голосом.
— И чего это значит? — вопросила гадалка у романа «Мастер и Маргарита». — Я чего-то у кого-то сопру? Или мне намекают, что Аннушка —
— Страница 10, 9-я строка, — сказала Ковалева.
Певица пошелестела бумагой, отсчитала нужную строчку и воспроизвела ее в голос:
— Уныния допускать нельзя, — конфузливо, но как-то очень убедительно проговорил он. — Большой грех — уныние… Хотя кажется мне, что испытания будут еще. Как же, как же, большие испытания…
— Час от часу не легче! — Даша захлопнула том. — Ты впадешь в уныние, а я кого-то обворую. Нет, — передумала она, — наверно, мне все же хотели сказать, что Ахматова обворовала лично меня. — Мысль эта Чуб приглянулась. — Подумай, — с энтузиазмом воззвала она. — Все логично! Аннушка всех погубила — мы всех спасли. Она пролила — мы подтерли. Мы провели анти-обряд, и все должно быть наоборот. Я, а не она, должна стать первой звездой, мне, а не ей, должны достаться всякие почести. Я, а не она, должна устроить матриархат, новый, безбольшевицкий… Вот про это и говорила мне Ольга! В моих руках сила, все зависит лишь от того, чьи пальцы коснутся струн.
— Не знаю, — сказала Маша.
— А че тут знать! — заклокотала Землепотрясная Даша. — Лира вообще была нашей! Она принадлежала нам, а ней ей. Жаль, — загрустила она, — у нас ну совсем не было способа ее получить.
— Один способ все-таки был, — сказала разведчица. — Еще до Отмены мы могли пойти в Прошлое и между 1895 и 1906 выкопать Лиру на Владимирской горке раньше Ахматовой.
— Почему же мы это не сделали?! — Безжалостно сбросив «доцю» с насеста, Чуб выпрямилась на диване. Глаза ее были расширены. — Ты тоже?.. Тоже, как Катя… Почему ты не сказала мне раньше, когда мы могли? Ты только Кате своей помогаешь! Ты испоганила мне жизнь! — закричала она.
— Пойми, — заискивающе объяснила ей испоганившая, — без ахматовской Лиры Булгаков не написал бы «Мастера и Маргариту». Только «Белую гвардию»…
— Чего ты сказала?
Несколько секунд Землепотрясная глазела на Машу круглыми, как у кошки, глазами.
Затем тихо спросила:
— Маш, а ты вообще в теме, что «Белой гвардии» не будет?
— Ты хочешь сказать, красной армии не будет?
— Нет, белой. И не армии — книги. Она ж написана про революцию. А революции не будет. Как же Булгаков сможет о ней написать?
— Булгаков не напишет «Белую гвардию», — проговорила Маша, так заунывно, что подруга враз осознала:
Пророчество об «унынии, которого нельзя допускать», сбывается прямо сейчас — прямо у нее на глазах!
— Ладно, ты не сильно расстраивайся. Я тебя прощаю!
— Не напишет «Мастера и Маргариту». Там действие во время советской власти… А советской власти тоже не будет.
— Ничего. Он напишет че-то другое. Даже прикольно. Мы здесь прочтем новые, никому не известные книги Булгакова! — пообещала ей Даша.
— Нет, — страшным голосом сказала
экс-Киевица. — Он ничего не напишет. Ничего. Ничего.— Маша…
— Не надо! Пожалуйста. — Ковалева быстро прикрыла ладонью глаза. — Страница 227, строка 13.
Сколько, доктор, вы берете за ваш святой труд?
— зачла Землепотрясная.
— Доктором. Господи, доктором! — выкрикнула Маша в небо. — Фауста звали Иоганн! Доктор Иоганн Фауст. Булгаков смотрел оперу «Фауст» 41 раз. Он и есть трамвай.
— Трамвай-революция? — испуганно уточнила Чуб.
— Трамвай — анти-революция! — отчаянно объявила анти-революционерка. — Анти-обряд на Царской. Первый в России трамвай — ровесник Булгакова. Оба они родились в 1891 году. Они однолетки. Они — одно! Демон хотел, чтобы Булгаков стал Фаустом. Он склонил его поступать на медицинский. Ольга хотела того же. Она совершила Отмену только ради того, чтобы Булгаков стал врачом!
— Зачем?
Глава двадцать третья,
в которой Маша понимает, что зло — это добро
Таким, светлым и юным, познакомился Миша с…
«Зачем?» — этот вопрос Маша задавала себе, стоя на Андреевском спуске, супротив дома № 13, под вывеской «Швейная мастерская духовного платья».
«Зачем?» — спрашивала она, гладя ключ, висевший у нее на груди.
«Зачем?» — спрашивала она, замерзая, зябко кутаясь в короткую шубу.
Она больше не была Киевицей…
«Зачем? Чтобы Булгаков стал врачом?»
…не могла попросить нужный ей день и час.
И три ненужных, морозных часа стояла и ждала, когда студент медицинского факультета университета Св. Владимира вернется домой.
«Зачем я стою здесь? Он и сам не знает еще, что будет врачом».
В 1910–1913 годах Михаил Булгаков числился на втором курсе, — иначе говоря, был второгодником, одним из «вечных студентов».
Недоученный медик посещал драматическое отделение театральных курсов. Он мечтал о профессии актера. И о любви.
На своей будущей жене, Тасе Лаппа, он женится в 1913. Их обвенчает в церкви Николы Доброго тот самый священник — отец Александр Глаголев, который скажет в романе Алексею Турбину…
(…и Маше!)
«Уныния допускать нельзя. Большой грех — уныние».
Отец Глаголев погиб в 1937. Был расстрелян и стал новомучеником. А теперь не погибнет.
«Зачем же я здесь стою?»
Сын Глаголева, принявший сан после расстрела отца, спас в ночь Бабьего яра много еврейских семей, укрыв их в православном храме.
Их не придется спасать. Триста тысяч людей, втянутых бабьей ямой, — не погибнут. Церковь Николы Доброго не будет разрушена. А Булгаков станет врачом. В 1914 он станет фанатичным врачом. А потом станет Великим врачом. Первым научит людей лечить склероз почек. Избавит их от неизлечимого пристрастия…
Разве это зло?
«Зачем же я здесь стою?»
«Потому что я неспособна принести эту жертву!»
Она сказала это.
Она юлила так долго, страшась произнести это вслух.
Она отказалась от Киева. От Врубеля, с которым разминулась в годах навсегда. От отца, которого не увидит никогда-никогда.