Выученные уроки

остальных вокруг меня, кто разбился по парочкам и празднует последнюю ночь года.

В конце концов, я, наверное, заснул, потому что следующее, что я помню, это как я проснулся весь в поту, а шум вечеринки уже давно умолк. На самом деле, вокруг оставалось еще несколько человек — или те, кто уже отрубился тут в разных позах, или те, кто так занят публичным проявлением своей симпатии друг к другу, что никого и ничего вокруг не замечают.

Я взглянул на часы и увидел, что уже почти четыре утра. Что означает, что мы должны подняться через три часа и быть на поезде через пять. Моя шея затекла, и все суставы словно странным образом слиплись. Я все еще очень, очень устал, так что я стараюсь как следует потянуться, прежде чем встать. Когда я, наконец, подымаюсь, я слышу, как что-то падает, хотя я и не уверен, что это. Моя голова тоже болит. Блин, столь малая доза огневиски привела меня к похмелью. Жизнь — дерьмо, правда?

Как раз, когда я поворачиваюсь к лестнице, я слышу, как открывается дверь-портрет, и, мгновенно реагируя, оборачиваюсь взглянуть, кто это. Я в шоке от того, что вижу, и от этого мгновенно замираю на полдороги. Только что вошел Джеймс, и он совершенно дерьмово выглядит. Мало того, что он кажется полностью пьяным, он еще и какого-то зеленого цвета, отчего я думаю, что его, наверное, здорово тошнит. Ну и кроме всего этого, глаза у него налиты кровью, что не должно быть сюрпризом, учитывая, сколько они с его лучшими друзьями выкурили. И его глаза не просто красные, они еще и опухшие.

Он плакал. И судя по его виду, он плакал долго.

Сначала он меня не видит и проходит мимо нескольких человек, что еще в гостиной, к лестнице. Я прикидываю, не спрятаться ли мне, но это бессмысленно, потому что он видит меня секунду спустя.

Его и так тяжелое лицо становится еще мрачнее и злее.

— Потрясающе, — бормочет он, продвигаясь к лестнице.

Я должен был оставить это так. Я, наверное, последний человек в мире, с которым Джеймс хотел бы сейчас говорить. Но все равно я не могу этого не сделать. Я должен спросить, потому что я должен быть обеспокоен каждым, кто приходит в четыре утра и выглядит вот так.

— Ты в порядке?

Он останавливается, открывает рот, чтобы сказать, наверное, что-то грубое, но тут же останавливается и очень странно на меня смотрит. Мне нужно только полсекунды, чтобы понять, что его сейчас стошнит, и он делает это секунду спустя, схватив ведро, и его тошнит прямо туда. Это доказательство того, насколько заняты все оставшиеся в общей гостиной люди, потому что никто не смотрит и даже не замечает, что одного человека рвет его собственными мозгами в мусорное ведро у лестницы.

Что-то говорит мне, что мне нужно идти наверх, пока он отвлекся, что-то другое (наверное, огневиски) говорит мне выказать еще немного озабоченности, хоть я и знаю, что ни к чему хорошему это не приведет.

Так что я спускаюсь еще на несколько ступенек вниз к гостиной и снова спрашиваю:

— Ты в порядке?

Джеймс совершает свой долгий процесс блевания и презрительно смотрит на меня:

— Да, нахер шикарно, а что не видно?

Я так и знал.

Мои глаза закатываются сами по себе.

— Ну, как бы там ни было, — бормочу я и поворачиваюсь к лестнице. Я не знаю, почему я вообще за него волновался. Если бы в моей крови не было этой малой дозы алкоголя, я бы, наверное, не стал.

И как раз когда я наступил на первую ступеньку, Джеймс сказал ни с того ни с сего:

— Кейт меня бросила.

Я остановился и задумался, а хорошая ли идея — повернуться. В конце концов, Джеймс — придурок, так что зачем мне даже имитировать заботу о чем-нибудь, его касающемся. Но все же идиотский алкоголь, похоже, влияет на меня больше, чем должен бы. Мне точно следует пить эту дрянь почаще, может, тогда она перестанет оказывать на меня такой эффект.

— Я думал, она давно тебя бросила, — медленно повернулся я. Он выглядит совершенно дерьмово, и у него немного рвоты в волосах. Он, похоже, не замечает, и мне интересно, как долго она там. Судя по цвету его лица, рвет его не в первый раз за эту ночь.

— Она по-настоящему это сделала, — бормочет он, вытирая рот и выглядя так, будто сейчас отрубится. — Она меня ненавидит.

Я думаю сказать, что она его не ненавидит, но, возможно, это ложь, и она его ненавидит. Я, правда, не знаю, как это продлилось так долго, потому что я даже не представляю, чтобы с ним было хорошо состоять в отношениях. Но я ведь также не знаю, почему стольким многим людям нравится проводить с ним время, потому что думаю, что он гигантская заноза в заднице каждую секунду, когда бодрствует, и почти все время, что спит.

Когда я ничего не говорю, Джеймс воспринимает это как сигнал продолжать дальше. Я понятия не имею, почему он говорит это мне, тем более, почему он говорит мне о своих проблемах с девчонками. Но я все равно слушаю. Блин, если бы я мог уйти.

— Она ударила меня, — он выглядит ошеломленным, когда отодвигает от себя ведро и прислоняется к углу лестницы. — Я сказал ей, что люблю ее, и она меня ударила.

Он сказал ей, что любит ее? Какого хрена? Может, он стукнулся головой сильнее, чем мы думали в начале. Я просто шокировано смотрю на него и с ужасом понимаю, что выражение его лица серьезно, и что он правда выглядит так, будто серьезен, когда говорит, что любит ее. Это жутко.

— Почему она это сделала? — осторожно спросил я, зная, что не хочу этого знать, и зная, что я должен уйти и оставить все это. Но я не могу.

Джеймс на секунду прикрывает глаза, и я думаю, что он, наверное, сейчас упадет, потому что, мягко говоря, нетвердо стоит на ногах.

— Она мне не верит, — сказал он, и не знай я его лучше, я бы сказал, что он звучит опечаленно. — Но это правда, — продолжает он, открыв глаза. — Я люблю ее.

Он серьезно с этой херней? Ни хрена себе. Он плачет? Его глаза мокрые, лицо перекосилось, и да, он плачет. Черт.

Я не знаю, что делать. Я знаю только, что, если кто-нибудь увидит Джеймса вот так, он этого не переживет, и, хотя мне должно быть насрать, мне не насрать. Я хватаю его за локоть и тащу на лестницу, подальше от тех, кто может отвлечься от своего занятия и заметить его.

— Почему она не верит мне? — беспомощно спрашивает он, пока я тащу его по лестнице.

Я не знаю, что сказать, так что киваю головой:

— Может, ей нужно больше времени.

— Времени больше не осталось, — горько отвечает он. — Все кончено…

— Может, нет, — осторожно говорю я, хотя и сам этому не верю.

— Я все расхерачил, — Джеймс вытирает глаза и издает неровный вздох, что не слишком подавляет его слезы. — Я все нахер расхерачил.

И тут он начал по-настоящему плакать, настоящими слезами, которые катились по щекам, а не просто смачивали глаза. Он качает головой, пытаясь их остановить, но явно сдается спустя секунду. Я просто смотрю на него в ужасе, потому что в последний раз я видел, чтобы он плакал лет десять назад, а может и того больше.