Взгляд с обочины 3. Аглон

Последнюю неделю Куруфинвэ видел сына только за ужином, и это несмотря на то, что навязанные им Майтимо ученики благополучно разъехались на время. Возможно, отсутствие Тинтаэле сказывалось, хотя Куруфинвэ смутно припоминал, что делами своего приятеля Тьелпэ напрямую не занимается и вроде бы научился за последние столетия раздавать приказы. Но на что бы он ни тратил всё своё время, хоть на перевод реактивов в мастерской, срочных поручений у Куруфинвэ для него не было. Сам он от приглашений в мастерскую отмахивался, полностью сосредоточившись на результатах праздника. Сколько людей можно безболезненно забрать из деревень, Хисайлин ему по понятным причинам не подсчитала, так что приходилось прикидывать самому. А в перерывах – отмечать на карте места, где видели орков – сразу после праздника и позже. Ждать разрешения Майтимо на постройку застав он больше не собирался. Надоело.

Тьелкормо, пока не лёг снег, сорвался в своё обычное не то патрулирование, не то охоту, так что на Куруфинвэ оказались ещё и все текущие дела перевала. Словом, он как-то упустил из виду занятия сына, и поэтому удивлённо обернулся, когда однажды вечером Тьелпэ пришёл к нему в кабинет с серебристым пёрышком в руках.

– Что это? – Куруфинвэ обернулся от макета Ангамандо, возле которого уже скопилась небольшая стопка не разнесённых данных, осторожно взял перо из рук сына – отливавшее чистым серебром, но в остальном неотличимое от настоящего. До мелочей, вплоть до тонкого пуха там, где ворсинки заканчивались и переходили в голый стержень. Чем дольше Куруфинвэ смотрел на него, тем непонятнее становилось. Такой тонкой работы…. Ну да, он не видел никогда, и в данном случае “никогда” означало именно “никогда”, а не “никогда, кроме как в мастерской отца”.

– Это ты сделал?
– Куруфинвэ с усилием перевёл взгляд на сына, оторвавшись от пера.

– Да, - Тьелпэ довольно улыбался.
– С металлами и стеклом просто оказалось, а тут никак не получалось подобрать состав.

– Состав?
– На вид перо было полностью серебряным, но, пожалуй, слишком лёгким. Куруфинвэ ещё раз внимательно оглядел вещицу и догадался наконец послушать. Правда, вопросов это только добавило.
– Там… настоящее перо? – Видимо, его недоумение прорвалось наружу, потому что Тьелпэ слегка смутился.

– Ну да.

Куруфинвэ в третий раз молча оглядел перо, осторожно коснулся кончиком пальца щетинок. Покрытие было таким тонким, что перо оставалось почти невесомым. Мастер разглядывал щетинки со всех сторон, пытаясь понять, как же этого можно было добиться? Как удалось нанести серебро настолько тонким слоем? Больше всего это было похоже на чёрную плёнку, которую наугрим наносят иногда на доспех, чтобы защитить его от сырости. Но с плёнкой они давно разобрались: её получали кипячением стали сначала в кислоте, потом в щёлочи, перо такого точно не выдержало бы. И здесь не сталь и не чёрная плёнка, а серебро…

Так ничего и не придумав, через пару минут он выдохнул, потёр лоб тыльной стороной пальцев.

– Как ты… - Ещё раз коснулся пера и перевёл взгляд на сына.
– Как ты это сделал?

Теперь уже Тьелпэ посмотрел изумлённо, но рассказывать начал почти сразу.

О своих опытах с зеркалами он уже говорил, но Куруфинвэ тогда слушал вполуха, запомнив преимущественно итоговый доклад, который переслали потом Карнистиро с подробными формулами и описанием процесса: как осадить соединение серебра на стекло или металл, предварительно вычистив и обезжирив поверхность. Но на других поверхностях металл никак не хотел закрепляться, либо не ложась вовсе, либо ложась слишком неровным слоем - особенно, на пористые предметы сложной формы. Поэтому теперь Куруфинвэ не перебивал, только про себя отмечая всякие “а как?” и “при какой температуре?”, чтобы спросить позже, а когда Тьелпэ договорил – вместо вопросов снова принялся рассматривать и слушать перо. После объяснения стал немного понятнее сам принцип, но от этого только интереснее стали детали.

Тьелпэ смотрел на него так же удивлённо, как он сам – на перо, и немного недоверчиво, как будто ждал подвоха. Не верит, что отец может чего-то не знать? Наконец Куруфинвэ осторожно вернул ему вещицу, положил на место отчет разведчиков по одной из восточных долин у Тангородрима, и встал.

– Идём, покажешь всё.

В мастерской остро пахло йодом, аммиаком, смесью ещё чего-то, и раскрытые настежь окна только частично исправляли ситуацию. Тьелпэ сразу, не смущаясь ароматами, принялся рассказывать, какой состав для повышения смачиваемости, какой лак, как для некоторых образцов приходится наносить лак в два слоя, как потом его высохший обрабатывать… Как он подбирал разные составы, как разные лаки по-разному металлизировались, серебрение получалось чёрным или неровным, пока он не нашёл подходящий состав…

Дослушав, Куруфинвэ потребовал повторить процесс, с пояснениями. Просить “дай я попробую” было всё-таки стыдно. Хоть и хотелось. Он и сейчас не до конца понимал – окончательно всё прояснялось только по ходу, когда Тьелпэ показывал высушенные, уже покрытые лаком заготовки – ещё несколько перьев, веточки мха и тысячелистника – подвешенные над столом со множеством стеклянных флаконов с содержимым разного цвета, и рассказывал, как нарочно выбирал хрупкую основу с мелкими деталями – так интересней.

Куруфинвэ кивнул и следующие минут сорок сначала наблюдал, как Тьелпэ смешивал раствор для серебрения и восстановитель, рассказывая пропорции, а потом они стояли над одной из таких высушенных лакированных заготовок, дожидаясь результата, и Тьелпэ снова поглядывал искоса, как будто ждал оценки и вопросов.

Но Куруфинвэ только молча смотрел, как ворсинки мха сначала чернеют, а потом начинают отливать серебристым блеском – с каждой минутой всё ярче и светлей, пока вся веточка не стала серебряной. Правда, не сплошь, с тёмными пятнами.

Он вспоминал, как гордился всё детство, что отец дал ему своё имя – “умелый”. Но никогда, никогда, никогда не смог бы сделать ничего, чего Феанаро не умел.

– Всё, - сказал Тьелпэ, разглядывая веточку. – Потом надо будет ещё один слой нанести.

И снова покосился с тем же недоверчивым выражением. Куруфинвэ улыбнулся, молча потрепал его по плечу и пошёл на воздух.

В небольшом дворике перед мастерской было особенно хорошо заметно, что крепость стоит на склоне. Выйдя в ограниченный с трёх стороны закуток, Куруфинвэ свернул в единственную открытую сторону – налево, оставляя по правую руку резную деревянную дверь в лёгкой стене из ракушечника и огибая угол мастерской. За ракушечником, теоретически, была лестница в один из верхних дворов, но Тьелпэ ещё полвека назад гостеприимно загородил резную дверь старой треснувшей наковальней, на которую сейчас насыпало листьев с растущего у стены клёна.

За углом открывался закуток побольше, тоже ограниченный с трёх сторон, но с четвёртой, в рамке из ажурных перил и затянутых плющом стен по бокам, открывался прекрасный вид на крыши и башенки города и холмы за ним. Позади тихо закрылась дверь мастерской и послышались шаги, но Куруфинвэ не оборачиваясь прошёл мимо столика в окружении кованых кресел с плетёными сиденьями, задумчиво коснувшись спинки одного из них, и остановился, опираясь на резные мраморные перила. Под пальцами было мокро: оказывается, дождь прошёл, пока они возились в мастерской. К утру всё заледенеет.

Слева перила обрывались ступеньками, не доходя до стены. Внизу был ещё один дворик, поменьше и зеленей, с таким же парапетом на краю. С севера дул привычный уже ветер, принося пряный запах палых листьев, мокрой земли и близких морозов. На улочке под нижним двориком процокали копыта, призывно заржала лошадь - ей отозвались с конюшни. Чей-то голос, смех, скрип открываемых ворот. Куруфинвэ обнаружил, что бездумно разглядывает затянутую плющом стену, и перевёл взгляд поверх сбегающих ещё ниже улочек и крыш – к горизонту, где слева на фоне ещё светлого неба чернели горные вершины, а справа уже высыпали первые звёзды. В это время года Валакирка вставала поздно, глубоко заполночь, и Куруфинвэ рад был её отсутствию. Последнее время в её сиянии мерещилась злая ирония. Так могли бы светить сильмарилы, будь их видно отсюда.