X-avia

стволов загадочный трамвай? Не заблестят ли в кустах алмазы на диадеме

Королевы садов?»

(М.Айваз, «Другой город»)

Поселок «Черные Сады» примостился в двадцати минутах быстрой ходьбы до

поворота на аэропорт. Население составляли в основном старики и дети дошкольного

возраста, вывезенные сюда вечно занятыми родителями из электрического мегаполиса на

лоно природы и чистого воздуха. Попасть в Черные Сады можно было двумя способами:

на автомобиле, минуя, в зависимости от ситуации, распростертые или же закрытые

деревянные руки двух шлагбаумов, или по железной дороге, но тогда от ближайшей

станции приходилось идти сначала по лабиринту гаражей, в коридорах которого гул

поездов вперемешку с завываниями ветра отражался наиболее зловеще, а затем по полю,

холодному и осеннее-уставшему, с левой стороны тянулись безымянные склады, а едва

заметная на многострадальном поле тропинка медленно, но верно выводила путника

прямиком в поселок.

В нем было всего двенадцать домов, одна дорога и небольшой магазинчик. Но главной

достопримечательностью Черных Садов, разумеется, была Гора. Вытянувшаяся вверх на

две тысячи метров и упершаяся в небо исполинская земляная махина, она была покрыта

облаками и туманами. В ее лесах бродили сгорбленные старички с котомкой грибов, на ее

склонах зимой скользили редкие в этих далеких краях лыжники.

Дантес и я въехали в двенадцатый дом, находящийся у самого подножья Горы, на

отшибе самих Черных Садов, третьего сентября, когда небо уходит уже совсем высоко,

закаты багровеют все ярче, а насыщенности красок высохших листьев позавидует любой

гербарий. Первые несколько недель мы питалась исключительно рисом, макаронами и

картофелем, но, по прошествии некоторого времени, жилище становилось все более и

более уютным. На столе появились журналы и газеты, на полках – словари и книги, в

ванной комнате – всевозможные бутыльки, а на кухне, наконец, помимо стратегического

запаса круп, соли и консервов, появились гроздья сладкого винограда, сыры, красная икра

и изысканный горький шоколад Lindt.

Мы разведывали территорию. Ходили в лес, ходили по соседней деревне «Заборье»,

любовались на поля, над которыми каждый вечер эта непередаваемая словами серая

дымка уплывала на запад… Мы покупали средства для мытья посуды, сметану, щетки для

обуви, с пакетами в руках шли по деревне от железнодорожной станции, к Горе, к нашему

новому дому, а дымка уходила на запад.

В доме появился наш запах. Мы лепили вареники вдвоем, я месила тесто, а И.

раскатывал его пивной бутылкой (у нас не было скалки и денег, чтобы ее купить),

заворачивал начинку, кидал в кастрюлю. Мы ели за нашим древним косым столом, все

форточки немилосердно продували спину и шею, мы ели вареники, пили мутный чай,

одолженный в цехе бортпитания. Мы приносили с работы полные карманы порционной

соли, масла, плавленого сыра. Добытчики, мы вываливали награбленное на кровать, пока

кто-то второй спал, будили победным кличем: посмотри, любовь, что за вкусности у нас

будут сегодня!

Хозяйка дома, фрау Нахтигаль, жила неподалеку. Мы пришли заключать с ней

контракт, Дантес был похож на итальянского мафиози, в черной кожаной куртке,

темноглазый, с католическим крестом на шее. На мне была шляпа Джека-Потрошителя. В

таком виде мы блуждали по Черным Садам, наводя страх и вызывая недоумение у

тутошних аборигенов. Старушки молча смотрели нам вслед, а дети вскакивали со своих

дворовых качелей, и бежали, обгоняя нас, чтобы еще раз взглянуть на таких необычных,

маскарадных новоприбывших.

Мы ждали автобусы на конечной остановке под жутковатым и лаконичным названием

«Гора». Автобус приезжал раз в сутки, всегда с задернутыми занавесками в салоне.

Водитель ждал полчаса, пока наберется достаточное количество пассажиров. К зеркалу

заднего вида была прикреплена икона Богородицы, и, пока автобус стоял на остановке

«Гора», ожидая людей, водитель беспрерывно смотрел на икону, не моргая. Потом он,

наконец, поворачивал ключ зажигания, и вез нас в аэропорт, на работу, в наш цех

бортпитания.

Мы ехали мимо складов, мимо грузовых терминалов, через два железнодорожных

переезда, вырываясь из объятий шлагбаумов, мы ехали мимо стоянок дебаркадеров,

металлических и ледяных, мимо наглухо закрытых пустых ангаров, мимо елей и дубов,

молча взирающих на нас, терших сонные глаза, выдвигаясь в четыре часа утра на смену.

В цехе нам выдали темно-синие робы. Я люто возненавидела эту одежду с самого

начала. Прятала ее под длиннющими плащами, намеренно вытаскивала челку из-под

заводского платка, за что получала постоянный нагоняй от начальства. Я красила ногти

черным лаком, лаком цвета морской волны, фиолетовым лаком, лишь бы выделиться на

фоне других работяг, фасующих бортпитание. Иногда я рассказывала другой сменщице в

подсобке о книге своего брата Андрея, о моем бывшем муже Б., с которым жила в самом

центре Большого Города, о своих любимых автомобилях. Женщины таращили на меня

глаза, такие же усталые и заспанные, как и мои, с треснутыми кровавыми стрелками

сосудов на белках, со слипшимися ресницами.

Дантес же, напротив, был, казалось, даже рад новому виду деятельности. Ничего

нового, все тот же завод. Он спокойно относился к бездушной ленте конвейера и к этой

чудовищной робе. Я отыскивала разные атрибуты, призванные подчеркнуть мою

случайность и временность попадания на должность фасовщицы еды. Надевала самые

дорогие украшения, подаренные мне когда-то Б., надевала их все и сразу, блистала