X-avia

страдания практически ничего не остается.

Вторым шагом на пути к социальной пригодности и ассимиляции идет покупка золотой

цепи на шею с золотым же кулоном – прописной буквой «Е». Разложив перед собой дома

сие штампованное богатство из сетевого ювелирного, не могу нарадоваться собственной

изобретательности и тому, какие ловушки догадалась расставить своему неугомонному

подсознанию. Я не люблю желтый металл в принципе, но не могу не носить свою милую

буковку. Она будет у меня на шее, постоянно на виду, поэтому нельзя допустить

моветона, смены акцентов и наличия на себе чего-то второстепенного из белого металла,

скажем, из серебра. Натюрлихь. Зэльбстферштендлихь! Весело и бодро кусачками,

зажатыми в левой руке, я «расстегиваю» подаренный Дантесом браслет, и сто тридцать

тонн свинца в одну секунду падают с моих плеч.

В бумажный пакет с надписью «Airport Vienna», который я берегла, о, как я его

бережно хранила!, один за другим складываются подарки нашей медовой эпохи, подарки

Дантеса, которые меня больше не любят, сувенирчики, которые я коллекционировала в

Садах, которым со мной пусто и неинтересно. Итак, в именной венский пакетик я

складываю следующее:

1. Серебряный браслет.

2. Серебряная подвеска в виде викторианского сердца на тот же браслет.

3. Бензиновая зажигалка (на дне маркирована «made in Austria»).

4. Брелок-игрушка из бизнес-класса (лиловый слоник).

5. Шкатулка для драгоценностей, сделанная из красного дерева, с ликом Моцарта на

крышке.

6. Музыкальная шкатулка. Маленькая скрипочка крутится вокруг своей оси и играет

«Маленькую ночную серенаду».

7. Фарфоровая фигурка Моцарта.

8. Фарфоровая фигурка принцессы Зизи.

9. Три открытки с видами Вены. На обороте одной из открыток следующая надпись:

«Этих двух человечков передал тебе из Вены Вольфганг. А я их доставил с

любовью и нежностью, которую испытываю к тебе, любовь моя. Всегда с

нетерпением жду встречи с тобой, любимая! Твой я.» И размашистая подпись

«И…» в круге росчерка черной шариковой ручки.

На следующий день вручаю пакет обратно дарителю, и мы криво шутим, что с ним он

походит на школьника, несущего с собой завтрак. Мы всеми транспортными средствами

стремимся побыстрее разъехаться по домам. Он – лечить больное ухо, я – к станку. Меня

невероятными усилиями оттаскивают от скрипторского станка, мне хочется оклеиться

напечатанными страницами будто мумии, завернутой в бинты, и ни на секунду не

отрываясь от клавиш, стучать и стучать буквами, расфасовывать по новым абзацам,

разлиновывать по особым строкам, печатать и печатать без перерыва.

Меня вновь раздражает работа, бесит Дантес (мои смс по поводу рейсов и прочей

рутины достигают уровня невиданного красноречия, его же послания отличает слог

простой и понятный, за что получают кучу упреков в отсутствии у них художественной

ценности, он же не может понять, чем я недовольна), меня сводит с ума подкравшаяся на

фоне предыдущих бедствий незаметно зима, с ее садистскими выходками с утра, во время

прогрева автомобиля, ночью у окна и где угодно еще – везде проклятый морозный ветер

так и норовит опростудить! Единственное желание – добраться до дома, чай-кипяток,

кровать и печатать. И печатать. Приступ острой графомании. Рявкать по телефону на всех,

кто посмел отвлечь меня от священнодействия.

Сворачивать карту сражения, прощаться ныне насовсем с Черными Садами и сотнями

зеркал отраженными вопросами «Как? Зачем? Почему?», погружаться на дно. Дно – это

всегда сознание. «Я побывал в своем сознании, это такая тонкая линия…» Убирать

показное, убирать воинственное, провожать навсегда любимого Моцарта, и выходить на

финальные соревнования. На этот раз за букву Е.

Вообще-то я очень редко называла Дантеса его именем. Полное имя начинается на

букву Е, потому и были все тайные и явные исписаны анаграммами «А.И.Е.», чтобы

сэкономить на гравировке. Смысл платить больше, если одна буква у нас одинакова?

Поэтому в Садах, считающих монетки на автобус до аэропорта, буква Е нас сближает и

греет четырьмя конфорками газовой плиты. А теперь Е – моя, и только моя, и я не

собираюсь ее ни с кем делить. Я отдала ему своего Моцарта. Попрощалась с черными

волосами, дабы поразмытее казаться в толпе. Всё мое, что было, я оставила. Но букву Е я

никогда никому не отдам. Вот она, красным золотом блестит у меня на шее, Yeah!

Зачиналось время-Эпсилон, но смотри, какой анаграммой я все же разбила части этой

книги: Альфа! Йота! Эп-си-лонъ!

Однажды Дантес протягивает мне зеленое яблоко, дескать, угостись. Я таскаю его в

сумке три дня подряд, и в итоге отдаю обратно, по проторенной дорожке Моцарта. Я

больше не люблю ни яблоки, ни Моцарта. Бог в деталях, смотри. Постоянно ношу

Аяксовы очки и окулист на полугодовом медосмотре удивляется тому, как сильно у меня

улучшилось зрение. Безо всякой черники, гимнастики сквозь мутные оконные стекла и

отдыха от письма. Тексты, до чего их ныне много, потому и не снимаю Аяксовы очки с

диоптриями. Счастливые очки, он написал в них «125 RUS», глядишь, и у меня что

получится.

Муж говорит, что я «херачу как стахановец». Ну, это просто поднятие занавеса. На

нем, краснобархатном, как в фильмах божественного Линча, на нем, краснобархатном, как

камзол Вольфганга Амадея, вышить бы еще геральдическими символами знамя и оду

букве Е. Тогда я, пожалуй, смогу перевести дыхание, выпить кофе и поспать немного, не